<Prev

Contents

Next>

Глава 5
СЛОВО И ЕГО ЖИЗНЬ (часть 2)

ЯЗЫК, КОТОРЫМ ГОВОРИМ МЫ

Вы убедились: нелегка охота за древнерусскими, да и за современными областными, словами. Поиски первых связаны с копаньем в архивной пыли, с погружением в труднодоступный, и в конце концов довольно ограниченный, окостенелый мир старых письменных памятников. Поле деятельности охотника за ними и темно и нешироко. Наоборот, каждый, кто изучает современный народный язык, то и дело теряется перед колоссальными грудами живого, пестрого, подвижного материала. Столько говоров, наречий, диалектов, и все это живет, воздействует одно на другое, движется, переплетается...

Есть в этих областях работы трудности взаимно противоположного характера. Никогда ни единого слова древней речи мы не слыхали и не услышим; мы знаем только письменный, мертвый слепок с нее. Напротив того, областные языки, если не принимать в расчет ничтожных исключений, известны нам только на слух. Кто и где читал газету или книжку, напечатанную на орловско-курском, пензенском или костромском наречии?

В то же время и там и тут встречаются сходные препятствия. И древний русский и современные говоры, в общем, мало знакомы нам, горожанам. И там и Тут пестрят непонятные, загадочные слова; значение их порою весьма темно, и раскрыть его не так-то просто. Правда, бывают случаи, когда загадки современных диалектов решаются при помощи того, что мы знаем о языке Киевской Руси. Случается и наоборот: смысл умершего века´ назад слова, добытого из старинной грамоты, проясняется, если порыться в каком-нибудь нынешнем, живом местном говоре.

Мы долго разводили бы руками, стараясь понять, почему пепельно-серая ночная бабочка зовется в народе "попелухой", если бы слово "попел" (пепел) не было нам известно из древних книг.

Многие охотничьи термины глубокой древности, вроде "пу´тик" (охотничья тропа с расставленными вдоль нее капканами), "ёз" (закол, хворостяная перегородка через русло реки для рыбной ловли) или "перевес" (птицеловная сеть), остались бы для нас неразгаданными, если бы мы не находили им объяснений и близких слов в современных народных говорах. Ведь в литературном языке они давно исчезли.

Казалось бы, никаких таких затруднений не может быть при составлении словарей нашей современной литературной речи. Уж ее-то мы знаем и в письменной и в устной формах. Мы сами ежечасно пользуемся ею. Какие могут быть для меня тайны в языке, которым я сам говорю? Я его хранитель, передатчик и в какойто миллионной доле даже его творец. Ему меня обучали в школе; я и сам призван учить правильному владению родным языком своих детей и внуков. Значит, эта область словарной работы должна быть самой легкой.

Хорошо бы, если бы это было так.

Составитель древнерусского или народно-русского словаря ставит перед собой одну основную цель: дать наиболее точную и полную картину языка, помочь его изучению. Любое вновь найденное слово он смело и твердо заносит в свой список, заботясь об одном - о точной его передаче. Не приходится рассуждать: хорошо или плохо, что автор "Слова о полку Игореве" называл воинов "кме´тями", а тоску - "туго´ю"; он их так назвал, и все тут. Нечего делать замечание псковичу, если он именует бабочку-капустницу "мя´клышем", а птицу сову - "лунём". Ему нет печали до того, что в других наречиях "лунь" - совсем иная птица. Он так говорит, и дело с концом. Составитель словаря покорно запишет любое его "словоупотребление".

Совсем иное - составление словаря нашего современного языка. Здесь перед лексикографом возникает дополнительная и особо важная задача. Он не может просто регистрировать слова: существуют, дескать, и прекрасно. Он должен еще определить, законно ли их существование в устах говорящих или под пером пишущих? А может быть, они употребили их случайно, по ошибке и невежеству, и им не место в стройном здании литературной речи?

Вот почему, записав в речи образованного горожанина слово "сковырну´лся" в смысле "сорвался, упал", или слово "булга´хтер" (вместо "бухгалтер"), он должен будет сразу же призадуматься: а можно ли эти слова заносить в словарь литературной речи? Законны ли они в ней? Можно ли позволить школьнику в классе, журналисту в газете употреблять их в этом виде или это надо запретить? Допустимо ли, чтобы мы слышали и читали фразы вроде: "Ученики нередко могут сковырнуться при испытании по русскому языку", или "Булгахтерский учет - основа нашего хозяйства"?

В чем же разница между литературной и разговорной речью? Да в том, что литературный язык - язык особый. Один из всех языков, которыми мы можем пользоваться, он имеет свою, пусть непостоянную и изменчивую, необходимую норму, подчиняется определенным (хотя тоже изменчивым и гибким) правилам. Мы не просто изучаем его: мы делаем это для того, чтобы его совершенствовать. Мы делаем это для того, чтоб обучать ему других людей. Поэтому и любой словарь литературного языка не может остаться его равнодушным описанием, слепком с натуры. Он должен стать своего рода книгой его законов. Своим существованием он должен отучать от неправильной и насаждать правильную речь.

Не знаю, думаете ли вы, что это очень просто?

Каждый день вы сталкиваетесь с тысячами слов и устных и письменных. Но как узнать, которые из них принадлежат к правильному литературному языку, которые - самозванцы? Кто судья в этом вопросе? Вы пойдете к учителю языка, но учитель сам полезет за нужной справкой в словарь. Словарь составляли языковеды, а каждый языковед скажет вам, что он не вправе навязывать языку свои личные вкусы: "Мы сами должны искать законы языка в языке, а никак не придумывать их для него".

Получается заколдованный круг, и что-то выхода из него не видно.

Выход приходится искать именно в самой литературе. То слово, которое принято писателями, поэтами, учеными, которое повторяется в книгах, газетах, - его мы должны считать литературным, даже если нам самим оно незнакомо или непривычно. А вот если оно звучит только в устных беседах или если оно встречается изредка в очень специальных профессиональных изданиях, не выходя за их круг, тогда с приданием ему звания "литературно-правильного" придется подождать, даже если оно звучно, красиво и по всем статьям хорошо.

Вот какой казус пришлось недавно разрешать ленинградскому "музею слов", картотеке Института языкознания.

Потребовалось установить: есть ли в литературном языке слово "купе´йность". Заглянули в готовые словари: не обнаружили. Поговорили с железнодорожниками: эти все его знают и считают совершенно правильным. Слово "купе´" в словарях есть; оно-то литературно. Ну, а с "купе´йностью" как же? Мало ли, что и как в устной "домашней" речи своей именуют между собою путейцы: они шутники, и паровоз марки "0В" называли, бывало, "овцой" или "овечкой". Но ведь нельзя всерьез писать: "На железных дорогах СССР долгое время работали паровозы марок ,,Овца'' и ,,Щука''. Эти названия нелитературны.

Чтобы разрешить вопрос, надо было установить: есть ли такое слово где-нибудь в серьезных работах по транспорту, встречается ли оно в художественных произведениях?.. Это была задача неразрешимая для одиночек прошлого, вроде В. Даля. Попробуйте догадаться, где, в какой из тысяч ежегодно выходящих в нашей стране книг, на каком седьмом или десятом миллионе их страниц встретится это маленькое словечко!

Другое дело - крепкий коллектив научных работников картотеки. Они устроили форменную облаву на "купейность", и слово удалось, наконец, поймать в учебнике для работников вокзалов, написанном видным путейцем. Картотека дала ответ заинтересованным: "Да, ,,купейность'' - слово, становящееся литературным"; а в ящиках "музея" появилась еще одна, семь миллионов первая карточка.

Другой вопрос: надолго ли слово это вошло в наш литературный язык, есть ли большой смысл сохранять его там? Не больно-то оно удобно и красиво, и, весьма возможно, дни его существования уже сочтены.

Надо прямо сказать: одну из самых больших трудностей работы над литературным языком составляет его исключительная живость, подвижность. И древнерусский язык и даже областные диалекты - другое дело. Первый давно уже окаменел окончательно; вторые неспешно текут и движутся, как вылившаяся когда-то из жерла вулкана, остывающая вязкая лава. А литературная речь подобна живой реке: она бурлит, пенится, роет берега, принимает притоки, растекается многими руслами - живет. То, что сейчас мелькнуло на поверхности, через краткое время кануло на дно или выброшено на отмель. Поди уследи за всем этим блеском и сутолокой!

Вот судите сами. В конце двадцатых годов во многих советских учреждениях был для пробы введен особый порядок: они работали без общих выходных, как заводы, а сотрудники отдыхали каждый в свой день укороченной пятидневной недели по очереди.

Эту систему сначала называли длинно: "непрерывной рабочей неделей". Потом возникло сокращенное слово "непрерывка". Оно мгновенно стало бесспорно литературным словом: вы найдете его в протоколах тогдашних собраний, в приказах, в статьях газет, а вполне возможно, и в художественных произведениях того времени. Теперь же вы, вероятно, сегодня услышали его от меня впервые. Почему? Потому что спустя очень недолгий срок непрерывная неделя была признана неудобной, отменена, и слово, ее означавшее, исчезло. Перед работниками словарей встает существенный вопрос: имеет ли оно право числиться в списках литературных русских слов?

Случается, что споры на чисто словарные темы выбиваются за пределы кабинетов ученых.

В отрывке из стихотворения XVIII века, приведенном на стр. pageref этой книги, есть слово "довлеет": "То одно довлеет..." - говорит Ф. Прокопович о "делании лексиконов", то есть "этого одного достаточно".

"Довлеть" - слово старославянское: глагол, означающий именно "быть достаточным", "хватать". Когдато широким распространением пользовалось древнее изречение: "Довлеет дневи злоба его", переводимое: "На каждый день хватает его собственных забот".

В двуязычных словарях оно так и понимается: по-французски "довлеть" - "suffir"; по-немецки - "gen\"ugen" ("быть достаточным"). Нам же, русским, особенно не знающим древнеславянского, "довлеть" по звучанию напоминает "давить", "давление", - слова совсем другого корня. В результате этого чисто внешнего сходства произошла путаница. Теперь даже очень хорошие знатоки русского языка то и дело употребляют (притом и в печати) глагол "дОвлеть" вместо сочетания слов "оказывать дАвление":

"Гитлеровская Германия довлела над своими союзниками".

"Над руководителями треста довлеет одна мысль: как бы не произошло затоваривания..."

В этих случаях "довлеет" значит уже "давит", "висит", "угнетает", - все что угодно, только не "является достаточным".

По поводу этого обстоятельства в нашей прессе возникли бурные споры. Писатель Ф. Гладков опротестовал подобное понимание слова, совершенно справедливо считая его результатом прямой ошибки, неосведомленности в славянском языке. Казалось бы, он совершенно прав.

Однако посыпались возражения. Старое древнеславянское значение слова забылось, говорили многие, утвердилось новое. Какое нам дело до того, что´ "довлеть" значило во дни Гостомысла? Теперь оно значит другое, и смешно возражать против этого. Подобные превращения происходят в языке постоянно.

Вот греческое слово "идио´тэс". В Греции оно означало "частный, или простой, человек". А теперь во многих языках его понимают как синоним полного дурака, "болвана".

Вот латинское слово "пага´нус". Его первоначальное значение было "крестьянин". Потом оно стало означать "язычник" (потому что христианство в Риме долго не могло проникнуть в деревню). А теперь у нас, русских, оно приобрело смысл "нечистый", "мерзкий": гриб "поганка"; "экий поганый характер"...

Всем известно слово "миниатюрный": мы понимаем его как "маленький и изящный; но тут такая же путаница, как и со словом "довлеть". Слово "миниатюра" (маленький рисунок) на самом деле по-итальянски означает "сделанный красной краской": по-итальянски "минио" - красная окись свинца, а заставочные рисунки в старых книгах чаще всего исполнялись именно этой краской.

Однако в романских языках очень распространен совсем другой корень - "мин"; мы встречаем его в таких словах, как "мино´р", "остров Минорка" (рядом с островом Майоркой), "ми´нимум", "ми´нус". По-латыни "ми´нор" действительно значило "малый", "меньший". Произошло смешение двух корней, и "маленький рисунок - миниатюра" как бы прирос к семье слов, сходных с "минимумом". А от "миниатюры" произошло уже в русском языке⁵ прилагательное "миниатюрный" - маленький. Об окиси свинца совершенно забыли.

Как видите, слова далеко не редко рождаются в результате языковой путаницы, ряда ошибок. Тем не менее мы все спокойно употребляем и слово "идиот", и "поганку", и "миниатюрный", и сотни других. Почему же надо вооружаться против глагола "довлеть" в его новом значении, если язык принимает его?

Спор о слове этом дошел до того, что противники обратились за разрешением его к ученым-лингвистам. Крупнейшие языковеды наши высказались уклончиво и осторожно. "Да, - говорили они, - мы сами избегаем употреблять это слово в его новом значении. Но многие, отлично владеющие русской речью, товарищи - М. И. Калинин в своих речах, поэт Н. С. Тихонов в статьях - пользуются им уже вполне свободно. Запретить это им мы не имеем оснований..."

Такая уклончивость разумна: для языковеда есть единственный путь узнать, правильно или неправильно то или иное словоупотребление, - присмотреться к тому, как его уже употребляют в литературе.

Но и противники слова "довлеть" и ему подобных выдвигают серьезные доводы. Они напоминают, что В. И. Ленин в свое время горячо протестовал против совершенно такой же перелицовки значения французского слова "будэ´" (дуться, сердиться) в русский глагол "буди´ровать" (тревожить, возбуждать против чего-либо). Перелицовка произошла по совершенно тем же причинам, что и в случае с "довлеть": глагол "буди´ровать" неправильно связался с русским созвучным словом "буди´ть". Владимир Ильич писал по его поводу очень сердито: такие ошибки "совсем уже могут вывести из себя". Он считал подобное "французско-нижегородское" словоупотребление вредным для языка.

Ученый-языковед, работающий над словарем русского литературного языка, должен стать в этом споре на какую-то одну сторону, сделать свой обоснованный выбор. Ведь по его словарю будут потом учиться правильно использовать русские слова; нельзя допустить, чтобы экзаменующийся по русскому языку школьник пребывал в полной неизвестности, кого же он должен слушаться - писателя Гладкова, запрещающего такие слова, или поэта Тихонова, спокойно употребляющего их. Ка´к он должен правильней выразиться: "надо мной довлеет пример Тихонова" или "мне довлеет того, что сказал по этому поводу Гладков"?

Иногда вопрос возникает не только о правильном понимании того или иного слова, сколько о его правильном произношении. Существует длинный ряд слов, которые очень многими выговариваются неверно, то есть без учета их происхождения. Нередко слышишь, как говорят "лабоЛатория" вместо "лаборатория", или "коЛидор", а не "коРидор". Так поступают только те, кто не знает, откуда взялись эти слова.

Слово "лаборатория", например, тесно связано с латинским "labor" (работа) (так же как и известное теперь всем название английской парламентской партии "лейбори´стов"). "Лаборатория" по-латыни значит: рабочее место; нет никакого резона заменять в нем звук "р" звуком "л". Еще того меньше прав на это у нас в слове "коридор": оно через французский язык происходит от испанского "correre" (бегать); в Испании даже знаменитый "бой быков" непочтительно именуется "корри´да", то есть "беготня". Конечно, эти слова произносят неверно как раз многие, но если идти им навстречу, так почему же тогда не узаконить произношение "тубаретка" вместо "табуретка" или "листричество" вместо "электричество"? Та´к ведь тоже говорят тысячи людей!

Это справедливо. И все же, с другой стороны, великое множество иностранных слов вошло давным-давно в нашу речь и живет в ней, всеми признанное, именно в совершенно "неправильной", с точки зрения верности первоначальному звучанию, форме.

Ни один ревнитель чистоты языка не возражает против слова "и´звесть", а ведь это не что иное, как искажение греческого слова "азбэ´стэс". Мы спокойно говорим "известка", и это не мешает нам употреблять более точное слово "асбе´ст" в качестве названия определенного минерала.

Есть растение, которое мы именуем тмином. Слово это самое что ни на есть литературное. Между тем оно - искажение греческого "кюми´нон", которое, в свою очередь, произошло от древнееврейского "каммон", или "кинаммон". (Помните у Пушкина: "Нард, алоэ, кинаммон благовонием богаты"?) В старославянском языке жила более близкая к первоначальным форма "кюмин". Так что же, может быть, нам попытаться вернуться к этой форме? Ясно, что это бессмыслица!

Как же быть? На чем остановиться?

Чтобы покончить с этим нелегким вопросом, поговорим об одном довольно любопытном, только что родившемся слове, слове - грудном младенце, едва начинающем жить.

Маленькие дети, играя, очень точно подражают звуку автомобильного сигнала, произнося слоги "би-би". В моем детстве мы, тогдашние ребята, не знали такого звукоподражания, да и неудивительно: в мире еще не было нынешних машин и их электросигналов. Мы изображали звуки, издаваемые транспортом, выкликая "ду-ду", "ту-ту", "динь-динь", "ляу-ляу" и т. п. Для своего времени и это было недурно.

Но теперь машин стало столько, детям они так близки, что прямое звукоподражание "би-би" скоро оформилось в слово, в глагол "биби´кать". Я убедился: во всех концах нашей страны не только малыши, но и взрослые, имеющие с ними общение, свободно пользуются в разговорах с детьми этим едва родившимся словом⁶. Да почему бы и нет? Глагол как глагол - несовершенного вида, первого спряжения, непереходный... Он ничем не хуже любого другого глагола, хотя бы "пили´кать", который можно обнаружить в каждом более или менее полном словаре. Так что же, и "биби´кать" следует занести туда? Как должен поступить с ним лексикограф, наткнувшийся на это слово где-либо в живой речи? Признать его, как выражаются дипломаты "де-юре", официально, или же ограничиться признанием "де-фа´кто": пусть, мол, живет, и мы сделаем вид, что его нет?

На все такие вопросы пока мы можем дать только очень осторожный ответ, со многими оговорками.

Какой-либо явной, твердо и резко намеченной граничной линии между "литературным" русским языком и языком народным, различными его говорами и наречиями не существует. Нет по-аптекарски бесспорных примет, которые позволили бы дать оценку любому слову: вот это - литературное, а это - просторечье. Слова живут, живут беспокойной жизнью. То, что вчера казалось совершенно правильным и даже общепризнанным, сегодня становится полной редкостью, выпадает из общей речи. То, что совсем недавно представлялось грубым вульгаризмом, может внезапно стать совершенно законным литературным словом, проникнуть в самую правильную, самую образцовую речь.

Пушкин рассказывает, что разбиравшие его "Полтаву" критики называли "низкими, бурлацкими выражениями" такие слова, как "усы", "визжать", "вставай", "ого", "пора"... Можете ли вы согласиться с ними? Правда, это было начало XIX века, когда наш язык еще сильно отличался от его теперешнего состояния.

Но ведь и в конце того же столетия А. П. Чехов возмущался своими современниками, допускающими в речах своих такое нелепое, безобразное слово, как "чемпион". А попробуйте сегодня доказать кому-нибудь, что оно нелитературно!

Языковеды знают, что в литературном языке нашем все время наблюдается постоянная борьба двух сил: живого, нетерпеливого стремления вперед (оно зовет к постоянным переменам, к смелому принятию новых слов и новых форм слова) и осторожного желания сохранить в нерушимой целости уже найденную красоту и совершенство речи. Ни та, ни другая из этих сил не может (и, вероятно, никогда не сможет!) решительно взять верх: это грозило бы очень тяжкими последствиями. Наоборот, равновесие их как раз и создает то, что мы должны считать "правильностью" языка, его сегодняшней "нормой".

Поэтому языковед-лексикограф должен в своей работе проявлять одновременно и высокую чуткость ко всему действительно живому и плодотворному в языке и большую строгость к тому, что противоречит его духу. Он одинаково не имеет права как тормозить движение языка вперед, так и угодливо склоняться перед его случайными причудами. В свои словари литературной речи он должен вводить лишь то, что принято самим языком, литературным и письменным, что уже устоялось в нем как несомненное, А чтобы иметь право судить об этом и не запаздывать на много лет, он обязан непрерывно пополнять запасы того "музея слов", на который опирается его работа.

Лексикограф не может признавать слово литературным, ссылаясь на его широкое устное применение. Тысячи людей говорят: "Кто тут крайний?", подойдя к очереди за газетами. Языковед обязан понять, что это словоупотребление не может быть признано правильным и литературным. Если на вопрос: "В каком вагоне ты едешь?" вы ответите: "В крайнем!", у вас сейчас же потребуют разъяснить: от начала или от конца поезда, в первом или в последнем? У каждого ряда предметов по крайней мере два края, и слово "крайний" стало употребляться тут по нелепому недоразумению, ибо обычному слову "последний" в некоторых говорах народной речи придается неодобрительное Значение - "плохой", "никуда не годный": "Опоследний ты, братец мой, человек!"

Точно так же не следует признавать "литературным" и употребление словечка "пока!" вместо прощального приветствия. Дело не в том, что оно само по себе плохо или нелепо. Оно является естественным сокращением какого-то более распространенного вежливого оборота, вроде: "Пока желаю тебе всего хорошего". Такими сокращениями полон наш язык: слово "спасибо" тоже стянулось из "спаси (тебя) бо(г)". Это не мешает нам им пользоваться⁷.

Но слово "спасибо" вы встретите и у Тургенева и у Гончарова, у Толстого и у Чехова, а разговорное "пока!" чести полноправно войти в художественную прозу и поэзию пока еще не дождалось.

Нигде не увидите вы и попыток заменить сочетания слов "последний из могикан", "последний из Удэге" другими: "крайний могиканин" или "крайний удэгеец". Вот почему и словари не могут ввести их в избранный круг литературных выражений.

Вышедшее из лётных сфер слово "пики´ровать" проникло уже в широкую литературу, стало словом общерусским и литературным. (В устной речи родились даже переносные осмысления его - "настойчиво стремиться", "бурно атаковать": "Вижу, идет профессор. Пикирую на него, здороваюсь...") Весьма возможно, что его уже пора зачислить в словарь правильного литературного языка.

А вот такие, может быть, и очень удобные специалистам, профессиональные слова, как спортивные "соско´к", "подско´к", "вис", "свис", "жим" или сельскохозяйственные "око´т овцематок", "деловой поросенок" и т. п., вряд ли заслужат эту честь: они неуклюжи, созданы наспех и, можно думать, будут скоро заменены другими терминами. Впрочем, поживем - увидим.

Ну что ж? Составление словарей литературного языка оказывается на поверку, пожалуй, не менее, а еще более трудным занятием, чем "делание" любых других лексиконов. Поистине прав Феофан Прокопович: "Всех мук роды сей труд в себе имеет". А ведь я за отсутствием места не могу коснуться вовсе второго и самого сложного этапа словарной работы - толкования уже собранных слов.

НЕ СОВСЕМ ОБЫЧНЫЕ СЛОВАРИ

Словари, о которых я говорил до сих пор, - лексиконы обычного типа: почти каждый из нас так или иначе соприкасался с ними. Но существуют или могут существовать и некоторые особенные словари; о тех мало кто имеет представление. Хочется хоть в двух словах коснуться и их.

Когда мы читаем произведения того или иного поэта, писателя, мы нередко удивляемся богатству, красочности, выразительности его языка. Все эти прекрасные качества зависят в основном от двух причин: от того, какими словами пользуется этот художник, и от того, ка´к именно он ими пользуется, как сочетает он их в ткани своей поэмы или романа.

Понятно, что литературоведам очень важно изучить и то и другое. Каждый в меру своих сил, они все пытаются это сделать. Но ведь что´ можно сказать, например, по вопросу о сравнительном богатстве языка Пушкина и Лермонтова, Тургенева и Толстого, если никто в точности не знает, какие именно слова и сколько слов знал и употреблял каждый из них?

Мы нередко слышим: Пушкин в своих стихах очень широко пользовался глаголами. Посмотрите, мол, как он пишет:

Сын на ножки поднялся,
В дно головкой уперся,
Понатужился немножко:
"Как бы здесь на двор окошко
Нам проделать?" - молвил он,
Вышиб дно и вышел вон.

Посмотришь и - верно: 7 глаголов на 19 значимых слов! Возможно, и впрямь: характерная черта стиля Пушкина - любовь к действенному слову, к глаголу; может быть, именно при его помощи делает он свой стих таким стремительным и живым, а имена оставляет в стороне.

Но вот другая цитата:

В Петрополь едет он теперь
С запасом фраков и жилетов,
Шляп, вееров, плащей, корсетов,
Булавок, запонок, лорнетов,
Цветных платков, чулков \`a jour⁸,
С ужасной книжкою Гизота,
С тетрадью злых карикатур,
С романом новым Вальтер Скотта,
С bons-mots⁹
парижского двора,
С последней песней Беранжера,
С мотивами Россини, Пера,
Et cete´ra, et cete´ra...¹⁰

Полная противоположность! На один-единственный глагол "едет" приходится двадцать шесть существительных! Можно привести и другой, столь же разительный пример:

Возок несется чрез ухабы,
Мелькают мимо будки, бабы,
Мальчишки, лавки, фонари,
Дворцы, сады, монастыри,
Бухарцы, сани, огороды,
Купцы, лачужки, мужики,
Бульвары, башни, казаки,
Аптеки, магазины моды,
Балконы, львы на воротах
И стая галок на крестах.

Два глагола, и при них двадцать восемь существительных! При этом - попробуйте сказать, что это стремительное описание движения, пробега саней по улицам Москвы - нединамично, что глаголы придали бы ему бо´льшую энергию... Нет, видимо, вывод о пушкинском предпочтении одной из частей речи был несколько опрометчивым... А ведь любопытно было бы добраться до истины! Ведь и на самом деле от выбора слов зависит многое, если не все, в стиле писателя...

Сделать это по-научному точно стало возможно только теперь, когда закончен "Словарь Пушкина". Вот когда рядом с ним мы получим "Словарь Лермонтова", словари Толстого, Гоголя, Гончарова и многих других мастеров слова, только тогда мы получим право решать вопросы их стиля со всей научной полнотой. Да и не одного только стиля...

К большому сожалению и языковедов и литературоведов, доныне у нас почти не занимались такой работой. Известен один-единственный образчик словаря писателя Фонвизина, составленный в начале этого века ученым К. Петровым, да в наши дни проведена огромная работа по составлению словаря языка Пушкина. Словарь представляет собою четыре солидных тома, по 800 страниц мелкого, убористого шрифта каждый. Они содержат, за ничтожным исключением, все когда-либо написанные Пушкиным на бумаге слова, - колоссальный труд. Но это, собственно, и все¹¹.

Несколькими строчками выше я сказал: не только вопросы стиля может разрешить словарь писателя. А какие же другие?

Очень многие. Лет пять назад мне в руки попала любопытная маленькая картотека, собранная одним знатоком ботаники. Его заинтересовал "ботанический сад Пушкина", те растения, названия которых великий поэт упоминает в своих произведениях. Ботаник проделал чисто литературоведческую работу: тщательно выбрал из пушкинских стихов и прозы названия деревьев, кустов, трав, злаков, фруктов, овощей, цветов.

Картотека поразила меня. В маленьком частном воч просе о растениях, как в капле воды, отразилось все развитие Пушкина-художника, весь его путь от подражания классическим образцам, через буйный романтизм юности к "пестрому copy фламандской школы", к сдержанному и мудрому реализму последних лет. Взять хотя бы наиболее часто упоминаемое Пушкиным растение "розу" (в стихах Пушкина это слово встречается около пятидесяти раз). В лицейских стихотворениях речь идет исключительно о легендарных, мифических божественных розах античной древности. Они то увенчивают головы выдуманных фавнов и нимф, то белеют изваянные в мраморе гробниц. В них нет ничего живого. Позднее, после поездки в Крым и на Кавказ, их сменяют пышные розы Востока: соловьи поют в их листве льстивые песни; их роскошное цветенье сменяет желтизна виноградных гроздьев. Эта "роза Шираза" тоже не цветок; это символ любви, символ сказочной жизни юга.

А что остается от этого к расцвету пушкинского творчества? Поэт отказался от классических и романтических нарядов, от "высокопарных мечтаний своей весны". Он полюбил "иные картины": "песчаный косогор, перед избушкой две рябины, калитку, сломанный забор..."

Розы и теперь появляются в его стихах, но как и какие? Вот он упоминает о них с веселой издевкой, направленной на современную ему поэзию: "Читатель ждет уж рифмы ,,розы'', на вот, возьми ее скорей!" Вот он описывает старуху на балу: "Здесь были дамы пожилые в чепцах и в розах, с виду злые..." Вот, наконец, упоминает он об удивительной "зеленой розе"; она нигде не растет; ее вышивает на подушке цветным шелком одна из манерных пушкинских героинь...

Но все это относится к самому творчеству Пушкина, а картотека возбуждает и совсем посторонние и ему и даже литературе вопросы.

Возьмите название растения "сирень". Разве не удивительно, что на всем протяжении пушкинского поэтического пути оно было им упомянуто один-единственный раз? Приходит в голову, что это столь обыкновенное в наши дни садовое растение было гораздо менее распространено в помещичьем быту в начале прошлого столетия. Тем более кажется это правдоподобным, что и сама форма, в которой Пушкин говорит о сирени, представляется несколько неожиданной. Он рассказывает, что Татьяна, спасаясь от встречи с Онегиным, в своем отчаянном бегстве по саду "кусты сирен переломала, по цветникам летя к ручью..." Говоря о знакомом растении, - ну, скажем, о березе, - мы ведь вряд ли назовем его "дерево береза", а во´т какую-нибудь редкую араукарию довольно естественно так назвать. Что же: сирень была в те дни такой редкостью? Составитель картотеки намеревался изучить этот "сиреневый" вопрос по данным, никакого отношения к поэзии не имеющим: Пушкин надоумил его заняться им. Интересно же в самом деле, когда же сирень стала привычным украшением любого нашего русского сада?

Я не перечисляю множества других любопытнейших загадок, которые возбуждала эта крошечная коллекция словарных карточек; я не рассказываю о многих совсем неожиданных сведениях, которые можно было получить из нее. Разве не странно, например, что слово "тополь" для молодого Пушкина являлось существительным мужского рода и выговаривалось как "топол", а позднее превратилось в "тополь" и перешло в женский род: "Здесь вижу, с тополом сплелась младая ива", - писал он в 1814 году, а в 1828 рассказывал о том, как "хмель литовских берегов, немецкой тополью плененный, через реку´, меж тростников переправлялся дерзновенный..." Разве не любопытно задуматься над загадкой: где, в каком из своих произведений великий поэт нашел повод упомянуть о никому у нас не известном американском растении "гикори"? Разумеется, все это крайне важно и ценно, и остается только пожалеть, что для составления словарей наших величайших писателей доныне не сделано почти ничего. Ведь без них мы не можем ответить даже на самый простой вопрос: сколько и каких именно разных слов употребил Пушкин в своих бесценных творениях? Относительно Шекспира подсчитано, что его словарный запас равняется примерно 15 000 слов; как же важно было бы произвести подобные подсчеты и для Пушкина, и для Гоголя, и для многих наших художников слова!

Упоминая такие "монографические словари", я не могу не коснуться и других работ хоть и не схожего с ними, но тоже "монографического" характера. Подсчитывая словарный запас писателя, мы имеем дело о речью одного человека. Но можно поставить перед собой цель составления словаря какого-либо совсем небольшого, а все же прочно спаянного микромирка.

На севере, в глухих лесах Вологодской и Архангельской областей, есть деревни, на столько далеко отстоящие от других более крупных селений, что доныне язык их жителей носит на себе отпечаток резкого своеобразия. Очень интересно с точки зрения языковедной науки попытаться записать по возможности все тамошние слова, отличающиеся от общерусской, а иногда и от областной "нормы языка". Такие картотеки, особенно если бы их было много, представили бы собою огромный интерес для языковедения. К сожалению, их очень немного, да и трудно рассчитывать на существенное увеличение их числа: заниматься этим, требующим многолетней связи с данным местом, делом приезжим ученым нелегко, а местные люди чаще всего либо просто не интересуются такими вопросами, либо же не знают, как взяться за них.

Невозможно дать исчерпывающий список работ такого рода, ожидающих своих энтузиастов-исполнителей. Чрезвычайный интерес представляют собой словарики так называемой "профессиональной лексики", тех понятных только специалисту слов и выражений, которые употребляют наши горняки, моряки, летчики, рыболовы, охотники и другие профессионалы. Слово "облетать" в нашем общем языке значит "летая, обходить стороною". У летчиков оно имеет еще и другое значение: "свыкнуться с машиной в воздухе". Говорят "необлетанная машина", как кавалеристы говорят о "необъезженном коне". Слово "дробь" для нас с вами означает мелкие охотничьи пульки, шарики свинца, а на военном флоте выражение "Дробь!" понимается как: "Довольно! Прекращай работу!"¹² Мало кому известно, что профессионалы-оркестранты пользуются до сих пор в своем обиходе довольно богатым "специальным словарем" и зачастую, вместо того чтобы "говорить по-русски", бойко "карна´ют по-ла´бушски", то есть "говорят по-музыкантски". Задача обследования всех таких "специальных лексических фондов", составления их словарей и словариков далеко еще не разрешена.

Лет десять назад в "Литературной газете" появилась заметка о враче и филологе Н. А.Петровском, который, работая в Усть-Каменогорске в Казахской ССР, задался мыслью собрать словарь современных русских имен, и, в частности, их сокращенных ласкательных и уменьшительных производных, вроде "Ваня" от "Иван" или "Нюша" от "Анна". Н. А. Петровский работает уже много лет, и его "словарь имен" принес сразу ряд неожиданных открытий. Выяснилось, что число употребляемых имен во много раз превышает то, которое содержится в так называемых святцах. Обнаружилось, что количество производных от одного полного имени нередко достигает десятков и даже сотен вариантов: больше ста от имени "Иван", почти сто от имени "Петр". А сколько неожиданных открытий будет сделано, когда число словарных карточек возрастет вдвое или втрое?¹³

До сих пор речь шла о словарях, которые так или иначе, в большом или малом числе, но уже существуют. Однако мне хочется коснуться одного совсем небывалого предложения (в других областях знания можно было бы употребить слово "изобретение"), с которым мне пришлось немало повозиться. Суть его можно передать, условно назвав его "словарем навыворот".

Что это может значить?

Когда слова того или другого языка попадают в словарь и располагаются в нем в каком-либо определенном порядке (обычно в алфавитном), языковед сразу же получает в руки возможность решать многие научные вопросы и задачи, абсолютно не разрешимые до этого.

Приведу простейший пример. Ученого может заинтересовать, скажем, сравнительная употребительность в русском языке приставок "пре-" и "пере-". Действительно, какие слова более свойственны нашей речи, - такие, как "переплет", "переправить", или же такие, как "преткновение", "преступник", "предложить"? Вопрос вполне осмысленный: первая из этих приставок чисто русского происхождения, вторая заимствована из древнеславянского языка. А я, допустим, хочу оценить степень влияния этого языка на современный русский.

Сделать это легко, если есть словарь, в котором слова расположены по алфавиту; незачем объяснять, как должна идти работа.

Но представьте себе, что я захочу узнать что-либо в этом же духе и роде, только связанное не с началами, а с окончаниями слов. Ну, положим, какое значение имеет в русском языке суффикс "-л-" в словах среднего рода, вроде "зерка-л-о"? Или каких суффиксов "-чик" в нем больше: тех ли, которые образуют слова, означающие профессию, род занятий (вроде "лет-чик", "рез-чик", "пулемет-чик"), или образующих уменьшительные имена ("маль-чик", "паль-чик" и пр.). Мне может понадобиться и сведение, какой суффикс более употребителен: "-чик" или "-ник" (а может быть, "-тель") в тех же словах, означающих род занятий ("гранат-о-мет-чик" или "подрыв-ник"?).

Очень легко понять, что разрешить эти вопросы куда труднее, чем в случае с приставками: слова, оканчивающиеся на "-чик", "-ник" и "-ло", разбросаны по самым разным буквам алфавита: поди-ка собери их все! Занятие долгое и неточное: как поручишься за то, что выбрал их до последнего?

Короче, скажу так. Существует популярное анекдотическое утверждение, будто в русском языке есть лишь три слова, оканчивающиеся на "-со": "мясо", "просо" и "колесо". Оставив в стороне несерьезность этого примера, попробуйте доказать, справедлив ли он или, наоборот, нелеп. Так это или не так?

Чтобы выяснить это, придется произвести работу, во много раз бо´льшую, чем при попытке найти в справочной книжке фамилию телефонного абонента по известному номеру его телефона. А все потому, что словари составляются в алфавите начал слов, а не их концов.

В самом деле, если бы существовал словарь, где на букву "о" шли бы слова в таком порядке:

задача определения числа и состава слов среднего рода с суффиксом "-л" была бы уже наполовину разрешена: мы смогли бы окинуть их все одним взглядом, легко рассортировать на группы, сравнить между собою их значение и объяснить, почему в каждом данном случае в образовании этих слов принял участие суффикс "-л". В слове "покрывало" его значение вполне понятно: это "то, чем покрывают". Понятно оно и у "мыла": "мыло" - "то, чем моют", и у "рыла" - того, чем "роют". А что вы скажете насчет "крыла" или "масла"?¹⁴ Представьте себе: и тут то же! "Шил-о" - то, чем сшивают, соединяют швом; "мас-л-о" - то, чем "мастят", "умащают" какую-нибудь поверхность...

Но в наш алфавит попадут и слова совсем другого рода: слово "стило" - знатный иностранец; "кресло" и т. п. Надо будет (и окажется очень удобным) проверить их все и разобраться во всех их свойствах. Так же легко можно будет разрешать и многие другие задачи, когда будет составлен словарь навыворот.

Но разве так уж трудно его составить?

Я сказал бы, что дело это не столько трудное, сколько долгое и кропотливое. Надо "расписать" на отдельные карточки любой достаточно полный словарь современного русского языка и разместить эти карточки в новом порядке, в порядке алфавита не начал, а окончаний слов. Тогда слово "лампочка" найдет себе место не между словами "ламентация" и "лампада", где оно помещается, скажем, в словаре Ушакова, а где-то возле "бабочка", "мордочка" и "тапочка", то есть в совершенно новом окружении. Так сказать: "акчобаб" "акчодром", "акчопмал", "акчопат"... Забавный словарь? Забавный, но, по моему глубокому убеждению, и весьма полезный. Если бы кто-либо взял на себя огромный груд по его составлению (не забудьте, что в словаре Д. Н. Ушакова 87 000 слов), он заслужил бы по окончании своей работы благодарность всех языковедов, уважение и даже восторг. А до окончания? А вот тут не ручаюсь... Вероятно, не обошлось бы без недоверия, пожимания плечами и даже иронических усмешек.

Но настоящие энтузиасты ничего этого не боятся: посмеивались и над Далем. А как к нему относятся теперь?

Только что прочитанная вами главка была впервые опубликована в 1956 году. И вот что случилось с того недавнего времени.

Во-первых, я получил великое множество предложений: десятки энтузиастов и юного, и среднего, и совсем пожилого возраста выразили желание посвятить свои досуги составлению и словников (то есть полных коллекций слов) для словарей различных писателей, и самого "Зеркального словаря" русского языка.

Не все эти "благие порывы" остались только порывами. Так, например, полковник в отставке Николай Владимирович Кисличенко, ленинградец, выполнил, и притом очень тщательно, огромную работу по разнесению на карточки всей стихотворной части произведений Дениса Давыдова. Получилась ценнейшая картотека для будущего словаря этого поэта; сейчас идет речь о ее передаче Институту русской литературы. Изрядно продвинули работу и некоторые другие товарищи-добровольцы. А вот тех, кто взялся за "Зеркальный словарь", ожидало большое разочарование; впрочем, мне лично оно обернулось скорее радостью.

В 1958 году уже вышел в свет первый такой словарь русского языка. Он появился через два года после того, как мое предложение было впервые опубликовано в "Слове о словах". К сожалению, издан он оказался в ГДР, под редакцией профессора берлинского университета Г. Бильфельдта, и, естественно, при всех достоинствах содержит некоторые недочеты, которых легко избежал бы составитель русский. Вскоре вслед за первым таким словарем появился второй, тоже зарубежный, несколько большего объема (в словарь Бильфельдта вошло около 80 000 русских слов); приступила к подготовке еще более объемистого и солидного "инверсионного" словаря русского языка и Академия наук СССР. Таким образом, надобность в помощи сотрудников-добровольцев внезапно отпала; в этом смысле я оказался плохим пророком, - идея словаря нашла нежданно быстрое признание. Зато хорошим пророком я могу счесть себя в другом отношении: первый же вышедший в свет словарь привлек всеобщий интерес и заслужил уважение. И, как всегда бывает, выяснилось, что нужен он вовсе не одним только специалистам-лингвистам: он понадобился во множестве других профессий.

Приведу единственный пример: вы корпите над расшифровкой старинной, попорченной временем рукописи, важного документа. Перед вами там и здесь проступающие концы слов, лишенные начал. Вы видите сочетание букв "ерок". Какое слово могло стоять тут? Почти немыслимо решить эту задачу наобум: кто знает, сколько слов в русском языке оканчивается на "ерок" и каковы они? Но у вас в руках словарь "зеркального типа", пусть хоть несовершенный бильфельдтовский. Вы находите в нем колонку слов, оканчивающихся на это самое "ерок". Вы видите: их всего 8, от "зверок" до "вечерок". А видя их сразу все, вам по смыслу всего контекста, всего документа уже вовсе не трудно подобрать нужное и возможное слово: конечно, не "ветерок" и не "зверок", а - "недомерок". Хотел бы я видеть, сколько сил и времени потратите вы, если придется вам изыскивать это единственное слово не из восьми, а из двухсот тысяч возможных! Разве вы подозревали, что таких слов действительно всего лишь восемь? Я и сам об этом представления не имел.

С этой позиции и "нелепый" вопрос о "просе, мясе, колесе" (есть и другая такая же старая задача: найти третье слово, оканчивающееся на "-зо", к "пузо" и "железо"; когда-то ходила легенда, будто Академия наук учредила даже крупную премию тому, кто выполнит это задание) становится не таким уже нелепым. Теперь оба эти вопроса решаются очень просто: вот список русских слов, оканчивающихся на "-со": со (в смысле "со мною"), кюрасо, колесо, плёсо, накосо, просо, серсо, инкассо, лассо, мясо. Как видите, их далеко не три, хотя многим из них можно, пожалуй, дать нечто вроде отвода: серсо, инкассо и лассо - как явным иностранцам, наречию "накосо" - как крайне неупотребительному в литературной речи. Все же вместо трех остаются пять несомненных.

А слова, оканчивающиеся на "-зо"? Пожалуйста, оставя в стороне "безо", почти никогда не являющееся в качестве самостоятельного слова, а только в виде фонетического варианта к "без", мы находим в словаре:

Ничего не скажешь: и бухгалтерский термин "авизо" и театральный "ариозо" вошли в русский язык, их из него не выкинешь. Академии наук пришлось бы раскошеливаться на премию, если бы пустая легенда была справедлива.

Вы, может быть, спросите: а стоило ли об этом говорить? Прошу прощения: поскольку у меня есть основания считать себя, так сказать, посажённым отцом словарей этого типа, понятно, что мне захотелось поделиться с вами неожиданным даже и для меня по своей быстроте успехом забавной идеи и о их создании.

ЖИВОЕ СЛОВО

Я часто повторяю: "слова живут". Как это надо понимать? Ведь слово не человек, не животное, не растение. Что может значить выражение: "жизнь слов"?

Слово живет потому, что живет народ, его создавший; живет - изменяется, растет, развивается язык, которому оно принадлежит.

Слово, пока оно существует, не остается надолго неизменным. Оно рождается, когда это нужно народу; оно существует, меняя и свое значение и свой звуковой состав (значит, "живет"!), пока народ нуждается в нем; оно исчезает, как только надобность в нем проходит.

Никто - ни один отдельный человек, как бы ни были велики его таланты, ум, могущество, - не может без согласия и утверждения всего народа дать жизнь даже самому маленькому словечку, хотя каждый из нас способен за полчаса изобрести сотни превосходных звучных слов.

Никто, действуя в одиночку, отдельно от всего народа, не в состоянии изменить в живущем слове ни единого звука. А народ-языкотворец переделывает по своей надобности любые слова так, что в новой их форме уже почти невозможно бывает узнать старое обличие.

Ни у кого нет власти истребить хотя бы одно-единственное слово, которое создано народом¹⁶. В то же время сам хозяин-народ властной рукой выбрасывает в мусорный ящик забвения, когда это окажется необходимым, десятки и сотни, даже тысячи слов сразу, истребляет целые страницы словарей, целые словарные семьи и гнезда.

Как все это может быть?

Постараемся приглядеться к жизни живого слова.

ЛАЗЕЯ В ПРОШЛОЕ

Множество очень древних слов и корней хранит язык в своей сокровищнице - основном словарном фонде, оставляя их "всеобщими", понятными везде и всюду, каждому человеку, говорящему по-русски.

Однако бывает и так, что в общенародном языке от какого-то старого слова остаются и живут только его ближайшие родичи, производные слова разных степеней. А само оно исчезает. Иначе говоря, только корень того древнего слова существует теперь в письменной и устной речи всего народа.

Район Ленинградской области, где расположен город Луга, теперь является одним из самых обычных пригородных районов. Там много прекрасных, богатых колхозов и совхозов, много пионерских лагерей, дачных поселков, домов отдыха, санаториев. Это очень современный район, всецело живущий жизнью XX века.

Но он любопытен и другим. В этих местах известны очень старинные русские поселения. Некоторые деревни под Лугой уже в грамотах XIII века упоминаются под теми же названиями, под которыми мы их знаем сейчас. Деревня Смерди, в двадцати километрах от Луги, была названа так тогда, когда еще жило слово "смерд" - крестьянин, позднее - крепостной. Деревня Русыня не моложе ее.

Так удивительно ли, что в этих исконных русских местах сохранились в огромной толще новых слов некоторые елова чрезвычайно старые и уже давно исчезнувшие из общерусского языка?

Вы, вероятно, знаете, что в русском языке есть слово "загнетка". По разъяснению В. Даля, оно означает "заулок в русской печке, куда сгребается жар". Даль хотел бы догадаться, от какого корня могло произойти это слово; по его мнению выходило, что "загнетать" значит "угнетать до конца", "собирать в ворох и укрывать". "По-видимому, ямка в печи, в которой собирают и укрывают под золой угли, именно поэтому так и названа", - думал он.

Но в Лужском районе, в этой самой деревне Смерди, я сам слышал, как десятилетние мальчики и девочки, собираясь в лес, кричали:

"Тараба´ра (так звали они не в меру говорливую свою подругу), идем на речку. Будем там костерок гнетить!"

В их языке каким-то чудом, передаваясь от прабабки к правнучке, сохранилось древнейшее слово, слово того же корня, что и "загнетка", - глагол. И глагол этот означает вовсе не "собирать в кучку", а "палить", "жечь", "зажигать".

Совершенно ясно, что и наша "загнетка" значит отнюдь не место, где угли собираются в кучку, а "место, где сохраняются горячие угли, жар, пламя, от которого можно печку "загнетить" вновь. "Загнетка" по своему значению и образованию - точное подобие нашего слова "зажигалка".

В словарь В. Даля слово "гне´тить" как-то случайно не попало. Я не знаю, замечено ли и записано ли оно кем-нибудь, кроме меня¹⁷. А если нет, то подумайте сами, каких усилий потребовало бы установление всей правды про слово "загнетка", если бы само оно окончательно исчезло? Очень может быть, языковеды так и остановились бы навсегда на далевском мнении, не имея никаких более правдоподобных объяснений.

Вот почему можно всячески советовать каждому из читателей этой книги, если он живет все время или бывает в летние месяцы где-нибудь в сельских местностях, в колхозной деревне, внимательно и с почтением прислушиваться к тому, как говорят местные жители.

Их речи нет никакого смысла подражать, но столь же неумно относиться к областным говорам с насмешкой и презрением (что тоже иной раз бывает). Областной говор не искажение общерусского языка; это запасное отделение той же великой сокровищницы нашего словарного фонда. И кто знает, какие еще удивительные находки может сделать в нем внимательный и чуткий наблюдатель!

Слово "гне´тить" - не единственное древнее слово, пойманное под Лугой.

Всем вам прекрасно известно, что если в нашем языке живет слово, употребляющееся в уменьшительной форме, с уменьшительным суффиксом, то, поискав, обычно можно обнаружить и то основное слово, от которого эта уменьшительная форма образована.

Однако иной раз попадаются такие слова, для которых мы знаем только уменьшительную форму.

Как это понять? От каких же слов образованы эти формы? В целом ряде случаев приходится думать, что исчезнувшие и неизвестные нам слова когда-то были, существовали; только потом, по неведомым нам причинам, они исчезли из языка. Однако просто взять и начать "восстанавливать" эти "вымершие слова" не следует. Тут легко впасть в тяжкие ошибки.

Возьмите слово "сосиска". Вам может, например, показаться, что слово это - как "колбаска" от "колбаса" - должно происходить от слова "сосиса´". А на самом деле слово это нерусское; его родоначальницей является не выдуманная русская "сосиса´", которой никогда не было¹⁸, а французское слово "сосис" (saucisse)! Оно в родстве с нашим словом "соус".

Зато тем интереснее какому-либо, доныне казавшемуся "безродным", слову-сироте внезапно подыскать тень его предка в той или иной старинной грамоте, или же его самого встретить живым и невредимым в современной областной речи. Приведу для примера слово "мойка". Мы его знаем теперь чаще в составных словах - "судомойка", "поломойка", "головомойка". Само по себе оно в общенародном правильном языке, пожалуй, и не встречается: "мойка белья", "мойка рук" - сказать неудобно, хотя в прейскурантах парикмахерских и попадается не слишком грамотное: "стрижка, бритье и мойка головы"¹⁹.

В древности при словах "судомойка", "портомойка" (прачка) были формы: "портомо´я", "судомо´я". Впоследствии они исчезли.

Но вот слово "лазейка" в значении "узкий, тесный проход" известно каждому русскому человеку. Ясно, что оно того же корня, что и "лазать", "лаз" и пр. А все-таки где же его неуменьшительная форма? Как она должна была бы звучать? Очевидно, как-то вроде "лазе´я" или "лазея´".

Почему же ее нет?

И вот вообразите: там же под Лугой (и даже в несколько более обширном районе Ленинградской области) до сих пор существует слово "лазея´". Оно значит: "перелаз", тесный проход в изгороди, через который перебираются люди, но не может пройти скот. Иногда "лазеёй" называют и вообще ворота в такой построенной в поле или в лесу, жердяной или хворостяной, изгороди.

Вот теперь мы уже с полным правом можем утверждать, что происхождение слова "лазейка" нам доподлинно известно. "Лазейка" - это просто маленькая "лазея´".

Попав в те же живописные и древние русские места под Лугой, вы можете натолкнуться, слушая разговор местных колхозников постарше, и вот еще на какое своеобразное и незнакомое вам слово:

"Я-то пошел в город часом раньше, да она-то меня достогна´ла".

Вряд ли где-нибудь в городе придется вам услышать этот своеобразный глагол. На первый взгляд он может показаться вам просто-напросто исковерканным словом "догнать".

Но никогда не судите о речи народа с высокомерием городского ученого человека: вы в девяти случаях из десяти сделаете ошибку. Язык областей наших, веками хранимый крестьянством, так же строго подчиняется своим законам и правилам, как городская, столичная литературная речь своим. Мы не должны им следовать и подчиняться, но их необходимо уважать.

Нет, слово "достогнать" вовсе не испорченное "догнать". Оно связано со многими другими словами русского языка.

Есть у А. С. Пушкина стихотворение, которое начинается так:

Когда для смертного умолкнет шумный день,
И на немые стогны града
Полупрозрачная наляжет ночи тень...

Вот слово "стогны" родственно нашему лужскому словцу "достогнать". "Стогна" - значит "площадь", место, по которому ходят, шагают. Это очень старое слово.

Наверно, каждый из вас слышал наивную старинную песенку:

Позарастали
Стёжки-дорожки,
Где проходили
Милого ножки...

Словечки "стёжка", "стега´" - а в книгах "стезя´" - тоже стоят в родстве с "достогнать" и "стогной".

"Стега´", или "стёжка", означает; "дорожка", "тропинка".

"Стежка вывела прямо в болото", - пишет Лев Толстой.

Заметьте, что если "стогны" - это площади, по которым ходят, то и "стёжки" - тропинки, по которым тоже ходят.

Я не уверен, что вы когда-либо слышали или запомнили словечко "стегно´", "стёгнышко". Впрочем, те, кто читал "Ивана Федоровича Шпоньку", повесть Н. В. Гоголя, не могли пройти мимо забавной сценки между героем и "гадячским помещиком" Сторченко. Сторченко угощал гостя индейкой:

"- Иван Федорович, возьмите крылышко... Да что ж вы так мало взяли? Возьмите стёгнышко! Ты что разинул рот с блюдом? Проси! Становись, подлец, на колени! Говори сейчас: "Иван Федорович, возьмите стёгнышко!"

- Иван Федорович! Возьмите стёгнышко! - проревел, став на колени, официант с блюдом".

"Стёгнышко" - это часть ноги, то есть опять-таки того органа, посредством которого ходят. Безусловно, и это слово одного корня с нашим.

Я теперь добавлю, что в ту же семью, конечно, входят слова "стежо´к" (а "стежок" - это как бы "шажок", ход иглы, шьющей что-нибудь), "настигать", то есть тоже "равняться на ходу". Наконец, в латышском языке, который состоит с нашим языком хотя и не в самых близких, но все-таки в родственных отношениях, есть слово "ста´йгат", которое означает: гулять, ходить. После этого вам станет ясно: очевидно, и слово "до-стог-н-ать" - из того же древнего семейства; все члены его связаны с понятием о "ходьбе". Видимо, "достогнать" когда-то значило не просто "догнать", а "на-стигнуть", то есть "догнать шагами, пешком", "дошагать". И конечно, здесь перед нами не "испорченное" слово нашего русского литературного языка, а прекрасное, совершенно самостоятельное, правильно построенное древнее слово, которое, по каким-то причинам исчезнув из общерусской речи, сохранилось и живет тут, в своеобразном лужском языковом заповеднике.

Разве это не интересно?

Примечания:

⁶Сто´ит отметить и вот что: с отменой в крупных городах автомобильных сигналов и само звукоподражание "би-би" и производный от него глагол "бибикать" потеряли свою, так сказать, актуальность и распространенность: сейчас в Москве и Ленинграде вы редко услышите их. А вот в сельских местностях, где шоферы сигналят по-прежнему свободно, оба эти слова продолжают жить: ребята в колхозах "бибикают" сколько хотят. Мне доводилось слышать даже слово "биби´ка", означающее "машина", "автомобиль".

⁷К. И. Чуковский в одной из своих статей, опубликованной в "Новом мире" за 1961 год, очень удачно показывает, что совершенно равносильные нашему короткому "пока!" выражения бытуют и в английском и во французском разговорных языках. Тем не менее маститый критик колеблется; может ли это словечко уже быть признано совершенно литературным.

⁸Ажурных (франц.).

⁹Остротами (франц.).

¹⁰И так далее и так далее (франц.).

¹¹Специалистам известны и другие (незавершенные) работы этого рода, - скажем, вып. I Словаря к комедии А. С. Грибоедова "Горе от ума", опубликованный проф. В. Ф. Чистяковым в 1939 году в Смоленске, и пр.

¹²Ср. также: "дробь барабанов"; "И мелкой дробью он [соловей] по роще рассыпался" (И. Крылов); "действия над десятичными дробями" и пр.

¹³В 1966 году "Словарь русских личных имен" Н. А. Петровского, содержащий около 2600 распространенных имен, вышел в свет. Это очень полезная маленькая книга.

Н. А. Петровский задумывал составление такого же толкового словаря русских фамилий, но преждевременная смерть не дала ему завершить начатую огромную работу.

¹⁴Если вы не забыли, на страницах pageref-pageref о словах с этим суффиксом уже рассказывалось.

¹⁵В смысле "изобразительное искусство".

¹⁶Император Павел I, скажем, приговорил к смерти слово "гражданин", приказав заменить его словом "подданный". Его сын, Николай Первый, рвался прикончить ненавистное ему слово "прогресс"... Где теперь эти всемогущие самодержцы? А обреченные ими на уничтожение слова живут.

¹⁷Слово это зарегистрировано и объяснено так же, как объясняю его я, в недавно вышедшем в свет "Этимологическом словаре русского языка", составленном крупным немецким лингвистом-славистом Максом Фасмером. Фасмер также связывает с "гнетить" и "загнетку".

¹⁸Один из моих читателей сообщил мне, что у саперов-подрывников в ходу слово "соси´са". Оно означает у них длинный, колбасообразный мешок со взрывчаткой. Это очень любопытно. Тем не менее факт этот ничего не меняет в наших рассуждениях: несомненно, профессиональное слово "сосиса" произведено от общего "сосиска", а не наоборот.

¹⁹Недавно я получил письмо, в котором мне сообщают, что в одном из небольших городов место на реке, где постоянно производится стирка и полоскание белья, известно среди местных жителей под названием "Мойка". "Пойдем на Мойку!" - зовет одна хозяйка другую. В квартирах новых домов ставят на раковинах специальный прибор, именуемый "мойка для посуды".

В одной технической книге я встретил выражение "мойка и очистка машин"... Заметьте: смысл слов во всех случаях разный, но все они выражают понятия, связанные с глаголом "мыть".

<Prev

Contents

Next>