Вам, мадам, даже доплатим.

А сколько стоит сейчас выход из гражданства РФ?

"Но полезно помнить, что первооснова этого слова со всей его нынешней многозначностью (см. тонкое замечание Бастинды; мадам, я снимаю шляпу, которой не ношу), первооснова его - новолатинское слово "marginalia" - записки на полях книги или рукописи, от лат. margo - край."

- Вы правы, разумеется, это именно заимствование, а никакая не калька - ляпсус с моей стороны.

Что же касается перво-происхождения русского слова "маргинал" из латыни, то согласиться полностью не могу. Значительная часть английских слов имеют французские корни, которые имели в свою очередь латинское происхождение.

А слово заимствовано в наши дни, причем в английском оно имеет те же варианты: margins - окраины, поля в тетради и т.д.
В том значении, о котором мы ведем речь оно используется и английском. Например: "Those on the margins of society including the homeless, drug addicts [...]"
И вообще, человек задал вопрос о значении слова, и о происхождении его я упомянул лишь для иллюстрации.
Примите и проч.

Не знаю: цитировал Бастинду, 01:06 07 августа 2002.

Вскл-вскл, хотя и не уверен, что АИС заслуживает подобного обращения.
Впрочем, стё-б (-п?) свят (?)
:)

В свое время, в 19 веке, евреев обязали обзавестись фамилиями, причем в Польше - за их собственные деньги. (Оффтопик: это как в СССР выезжавших на ПМЖ в ИзраИль принудительно лишали гражданства за 900р.).
При этом чем благозвучнее фамилия - тем дороже она стоила. Моргенштерн - явно купленная таким образом фамилия.

Ульяне, Виктору:
Как вы думаете, почему возникли такие поэтические еврейские фамилии: Моргенштерн, Гольденберг, Розенфельд и т.д.? Для меня в своё время такие составные фамилии оказались приятным открытием. Как стихи, как фольклор. Непохоже это на практичных немцев.
Кстати, Спилберг - это то же самое, что Шпильберг? Какие ещё есть распространённые корни, кроме "штерн", "берг", "фельд"?

Зануде: Совершенно правильно замечено, что новобогачи - скоробогачи. Было время - за один день богачами становились. А вот, почему они за гранью добра и зла? Никто не может быть за этой гранью.
За вскл спасибо!

**
++ "Новобогач" - за гранью добра и зла. ++
Автор: Зануда - 07:58 07 Августа 2002 **

Кстати, носило ли слово "парвеню" негативный оттенок?

Так может, то вовсе и не евреи, а самые настоящие немцы, принявшие иудаизм?

Ну, да: в сказке бытовал Кузьма скоробогатый, а у Толстого в "Гиперболоиде инженера Гарина" - скоробогатые молодчики.
:)

=== Степан, !!!!!!!!!!

В один из зименных дней после покрова, в ужоткое, когда завершилась череда Матрёниных дел, выстроенных в закономерном порядке в её голове, и зубы мной были уже наточены брусникой, Васильевна завела разговор о моём прошлом: "Потай, зряшно сидел?" Я не без колебания достал из ведёрного казана, многолетно и бездельно стоявшего за русской печью, завёрнутую в холстину рукопись и начал: "В пять часов утра, как всегда, пробило подъём - молотком об рельс штабного барака." За окном посвистывала дуель. Хоронясь между половицами, турчал турчок. Тараканы шелестели правдой жизни. Набрав воздуха в грудь, я продолжил чтение: "Прерывистый звон слабо прошел сквозь стёкла, намёрзшие в два пальца, и скоро затих: холодно было, и надзирателю неохота была долго рукой махать..."

Матрёна слушала тихо, молоча губами, вздыхала иной раз или мурчала нараспев "мр-р-р, фуя-я-слице". Колченожка то и дело срывалась с загнетка и пугала стуком об пол всех трёх своих лап. Мы терпеливо ждали, когда кошка заберётся на место, думая каждый о своём. Когда я прочитал последний лист, наступило историческое молчание. Матрёна, охая, слезла с печи, подошла к моей раскладушке и жальнула: "Ой, и худо было, что обапол говорить." Громыхая чугунком, завозилась в поде, заскрипела сусеками, вытаскивая какие-то припасы. Сев за накрытый стол, мы чокнулись гранёными стопками с самогонкой: "За тебя, Игнатич! " Вторая пошла за Ивана Денисовича. "Картовь-то нынче какая вкуснотная, " - похвалил я хозяйку, вытаскивая изо рта тараканью лапку. "Да и то - растительное масло, а не комбий жир. С войны хороню-у," - растягивала раскрасневшаяся Матрёна.

С другодня в избу потянулись гости - людская молва скора. Заходили в клубах мороза, принося с собой запахи торфа, дыма и нехитрые гостинцы, потрафляя Матрёну, иной раз до десяти посельчан. За чтением рукописи, за неспешными разговорами о пережитом (всем досталось: на фронте, в колхозе или за колючей проволокой) тянулись долготные вечера. Матрёна лучезарилась, принимая такое угождение. Мне попрежнево не удавалось заснять её мягкую улыбку на фотоаппарат. У Матрёны на объектив было какое-то звериное чутьё. Как бы я не ухитрялся, пользуясь усыпленным разговором её вниманием, всякий раз она замолкала на полуслове и застывала, уставившись каменным взглядом на мешок из-под торфа, брошенный кем-то на пол тулуп или устье русской печи, где скрывался я с взведённым фотоаппаратом. Снимков с повышенно-суровым выражением женского лица скопилось несчётно.

Так продолжалось до вёсны, пока я не переселился к Вермонтовым. Переезду способствовали перемены, произошедшие в поведении Матрёны. Её всё более раздражали частые приходы моих слушателей. Когда начинали хвалить рассказ ("умемши, умемши! "), Матрёна вздрагивала каждый раз, как будто её кусали блохи. "Ходят-ходят, чего-нибудь находят. Развели тут мифов." - ворчала хозяйка, затирая полынным веником мокрые следы ушедших и сметая окурки. Мешки с торфом, стоявшие в сенях и по всей горнице, уложенные некоторые в штабель, ставшая от медового сенца крутобокой коза уже не радовали Матрёну. "Ну, доизмофреняются," - недоволенно выговаривала она неизвестно кому, укладываясь спать, а я не решался спросить о значении этого исконно русского слова. Принимать пищу мне становилось с каждым днём тижельнее. Неурядно попавшие в картовь кусочки торфа становились всё крупнее, седые волосы торчали из миски прядями, тараканов приходилось выуживать уже не частями, а целенькими, иногда выводком. По вкусу ёда чередовалась так: совершенно несолёна - сильно пересолёна, но пригоревшей была постоянно.

Раз, придя из школы, я застал в нашей избе председателя Горшкова. Зная о колотном ко мне отношении Матрёны, он предложил мне съехать в новую избу к зажиточным колхозникам Вермонтовым. Отказываться я не стал. Матрёна, стукнув миской об стол, промурлыкала: "Р-р-р, поешь, Игнатич, напоследок. "
- Что это? - Помешав ложкой в вареве, спросил я.
- Как что? Суп картонный, как повелось, - взвилась бровями Матрёна. В супе плавали разбухшие куски картона.
- Постой, постой, - оживился председатель. - Это не из сельпа ли картон? - И уже оборотившись ко мне, добавил: - Давеча в сельпо хуяс... фуяс... тьфу, масло сливочное завезли. Тару - ящики картонные - обратно в райцентр сдавать обязаны, а нет ящиков - утащили! Да за такое дело из колхоза живо исключим! Без смехуёчков!
- Не я одна брала, исключайте! - С готовностью ответила Матрёна. - Хоть уеду куда-нибудь. - И вытирая краем кофты глаза, заголосила:
- Ах, я у тебя нянькя-нянькя, ах, ж единственная! И жил бы ты тихо-мирно! И мы бы тебя всегда приласкали! Да сгубила тебя рукопись-рукопи-ись! А доконала тебя, заклятая! А я её первая слушала, первая-перва-ая! А ты всех привечал-привеча-ал, всех приглашал-приглаша-ал! Ой, сыры-сыры-ы-ы!

Собрав нехитрые свои армейско-шаражноо-больнично-лагерные пожитки, я обвёл глазами комнату, чтобы запомнить годящие для музейных работников подробности: печь, лавка, стол, фикусы, ходики, тусклое зеркало, раскладушка, колченогая кошка. Грубый плакатный красавец с широкой улыбкой во все тридцать два зуба протягивал мне книгу с худосочным солдатиком на обложке. На улице из репродуктора разносилось по всему Тальнову: "На пыльных тропинках далёких планет останутся наши следы..."