Фане, Sergo и Арнольду.
Со "Слабым звеном" история очень простая. Я, признаться, не видел, но знаю прекрасно о чем вы говорите. Дело в том, что это не наша игра. Это содранная один в один игра, которая называется "The weakest link". Точно так же содрали, как и, например, "О, счастливчик" с "Who wants to be a millionaire". Один в один. С точностью до цвета подсвечиваемого ответа и формы рамочек. И тетка, которая ведет "The weakest link" натурально как надзиратель концлагеря. Вот и всё...

Бретельке.
А пошто вы меня с Гопом скрестили и заранее в злопыхателя покрасили? Единственное, что пятница - это Friday, но это не укол.

Фаня, я Вам подробности послал по почте на Ваш mail.ru адрес.
Как и что и почему.

Несколько слов в защиту Лозинского и Щепкиной -Куперник.
При переводе драматического произведения надо заботиться ещё и том, чтобы актёрам было удобно произносить, а слушателям было НА СЛУХ сразу всё понятно. То есть фразы должны быть синтаксически не слишком витиеватыми. По-моему, перевод Лозинского сделан именно таким <<сценичным>> языком. Да и концовки монологов у него порой более афористичные, ударные.

Офелия.
Подарок нам не мил,
Когда разлюбит тот, кто подарил.

Клавдий.
Слова летят наверх, а мысли тут.
Слова без мыслей к небу не дойдут!

Я помню это со спектакля в театре Маяковского с Самойловым ещё в главной роли. Это лет тридцать пять назад!
Из <<Сирано>> Щепкиной-Куперник тоже помню. С Астанговым!

%Эх, жаль, что "буквоедица" уже оприходована! :) %

Вот и со мной совершенно такая же произошла история: как назваться? Назову себя Занудою. Ба! А Зануда-то уже есть!

Я знаю ещё одного переводчика, который перевёл ВСЕ сонеты Шекспира. Это Александр Моисеевич Финкель (1899-1968). Его переводы были опубликованы в сборнике <<Шекспировские чтения>>(1977).
Вот как он перевёл 66-й сонет.

Устал я жить и умереть хочу,
Достоинство в отрепье видя рваном,
Ничтожество - одетое в парчу,
И Веру, оскорблённую обманом,

И Девственность, поруганную зло,
И почестей неправых омерзенье,
И Силу, что Коварство оплело,
И Совершенство в горьком униженье,

И Прямоту, что глупой прослыла,
И Глупость, проверяющую Знанье,
И робкое Добро в оковах Зла,
Искусство, присуждённое к молчанью.

Устал я жить и смерть зову скорбя.
Но на кого оставлю я тебя?!

Не могу отделаться от ощущения, что переводчик вложил в этот сонет свои собственные мысли.

%Вывод: любой язык не может быть несовершенен, так как просто является ОТРАЖЕНИЕМ отношений конкретного общества с окружающей действительностью в определенный момент времени. Ну а если что-то в языке не нравится, то "неча на зеркало пенять..." %

Привет Вам от старины Гегеля! Если язык совершенен, то почему он меняется? Может быть, противоречие между консервативностью языка и меняющейся со страшной скоростью окружающей действительностью подталкивает к изменению? Ну, дальше все сами хором...
А вот про зеркало - это чистая правда. Тут Вы у меня прямо с кончика языка, т.е. пальцев, перехватили. Тут вообще такой народ: чуть зазеваешься и твою мысль до тебы уже высказали, опровергли, поддержали, осмеяли и понеслись дальше.

%В том-то и дело, что "идишистский" везде употребляется в значении "написанный или пишущий на идише".%
Это надо никакого слуха не иметь! И непроизносимо, и неправильно. А писать вообще можно только "литература на языке идиш", если "еврейская литература" недостаточно точно.

Ганка будто очнулась и подняла голову. Она увидела прямо перед собой петлю, которая покачивалась на ветру. Снова ужас исказил ее лицо. Глаза округлились, губы затряслись и исказились в жуткой гримасе. Она стала вырываться из рук палачей.
- Пустите! Пустите меня! Я не хочу! Я не хочу! Вы не можете меня повесить! Пожалуйста, пощадите меня-я-я!!! Пожалуйста-а-а-а!!! Я боюсь, боюсь, я боюсь! Пожалуйста, не вешайте меня! Нет! Нет-нет-нет! - Она визжала, рыдала и завывала.
До последней секунды она пыталась спасти свою молодую жизнь. С непонятно откуда взявшейся силой она дергала плечами, извиваясь как змея, то подгибала ноги, пытаясь сесть на землю, то упиралась пятками в мостовую и выгибалась назад дугой. Жандармы заторопились, почти волоком они подтащили несчастную к табурету, но она продолжала, рыдая, отчаянно сопротивляться. Еще двое улан подошли на помощь. Шанский вскочил на табурет и схватил петлю, а палач с двумя помощниками подняли Ганку на руках и поставили на второй табурет, продолжая силой удерживать ее там. Шанский попытался было надеть петлю ей на шею, однако, она бешено крутила головой, все время уклоняясь от страшной удавки. Наконец, растянув петлю пошире, ему все же удалось продеть сквозь нее голову жертвы. Тут он, ловко выбрав слабину, потянул веревку, и петля затянулась на Ганкиной шее. Сейчас Шанский уже не суетился - ей некуда было деваться. Он в последний раз услышал ее жаркий охрипший голос: - Умоляю, по-ща-ди-те... Он умело, не ослабляя натяжение веревки, спрыгнул с табурета на землю и продел свободный конец в кольцо, закрепленное на столбе. Потом, оглядев жертву и оценив ситуацию, он еще сильнее натянул веревку. Петля затянулась туже и сильнее врезалась в шею. Она могла стоять только на цыпочках и теперь уже не могла произнести ни слова - только слабо хрипеть. Шанский, не спеша, натягивал веревку до тех пор, пока его жертва не оказалась стоящей только на двух больших пальчиках ног. Он окончательно закрепил конец веревки и, подойдя вплотную к женщине, поднял руки, взял ее за бедра и начал осторожно поворачивать ее лицом к окнам дома, чтобы "господам офицерам" было лучше видно. Она послушно следовала за его движениями, мелко переступая побелевшими от напряжения пальчиками. Это было похоже на чудовищный балет. Немного отойдя в сторону, палач с удовлетворением осмотрел результаты своих усилий. Действительно, было на что полюбоваться. Тело красивой, но несколько полноватой молоденькой женщины, вытянутое в струнку, со звенящим от напряжения каждым мускулом выглядело еще более привлекательным и даже стройным. Вытянулась шея, стали стройнее ноги, тоньше талия. Петля, туго обхватившая шею, заставляла ее слегка склонить голову. На лице несчастной застыло выражение какого-то романтического, почти театрального ужаса. Брови трагически изогнулись, залитые слезами глаза округлились, полные губы приоткрылись и мелко дрожали, через них с легким хрипом вырывалось тяжелое дыхание, превращавшееся на морозе в легкий пар. Шанский повернулся и вопросительно посмотрел на большое окно второго этажа, где находился наблюдавший за казнью ротмистр. Ротмистр поднял вверх указательный палец правой руки и затем резко опустил его вниз. Палач подошел к своей жертве и ловко вышиб табурет из-под ее ног. Чиркнув пальцами босых ног по крышке, тело свободно повисло, медленно покачиваясь. Лицо повешенной вспыхнуло, губы растянулись в жутком подобии улыбки. Белые ровные зубы оскалились. Глаза напряженно зажмурились. Она издала довольно громкий шипящий звук, перешедший во что-то вроде сдавленного свиста. В углах рта появилась белая пена слюны. Потом звук резко прекратился. Она широко открыла рот, стараясь вдохнуть воздух. Глаза широко открылись. Напряжение мышц лица спало и на нем сложилось выражение удивления. Это удивленное выражение так и сохранилось до самого конца. По лицу лишь изредка пробегали судороги от тщетных попыток вдохнуть. Несколько секунд она висела неподвижно. Все ее тело олицетворяло единое усилие - дотянуться до земли. Кожа лица покраснела, затем побагровела. Казалось, что она так и останется навсегда неподвижной. Однако молодое сильное тело не смогло так, без боя расстаться с жизнью. Неожиданно по ногам повешенной прошла дрожь, и она медленно начала поднимать свои полные круглые колени. Затем она резко бросила ноги вниз, при этом широко разведя их в стороны. Это напоминало движения ныряльщика всплывающего с глубины. Потом, так же медленно, она отвела пятки назад и снова резко выпрямила ноги. Так повторилось несколько раз. В полной тишине зрители, словно зачарованные наблюдали за этим чудовищным танцем. Лицо стало синим, составляя резкий контраст с очень белым телом. Внезапно эти тягучие завораживающие движения сменились судорожным и беспорядочным дерганьем. Она сучила босыми ногами, и эти движения были похожи то на бег, то на езду на велосипеде, то на подъем по лестнице. Наконец конвульсии ослабли, по всему телу пробежала последняя волна. Ноги последний раз напряженно выпрямились и ослабли, слегка согнувшись в коленях. В этот момент на рубашке, внизу живота появилось и стало расползаться мокрое пятно. Бедра, голени и ступни заблестели от стекавшей по ним влаги. Моча закапала, а потом потекла струйками с пальчиков босых ног. Под повешенной образовалась лужица, над которой заклубился легкий пар. Все было кончено. Переговариваясь и смеясь, уланы начали расходиться. Ганкино тело провисело на фонаре всю ночь. Когда посланные в наряд два улана рано утром стали его снимать, они увидели, что лицо ее обезображено - вороны выклевали глаза.

Чего скучаем?

Кого будем читать?

Можно Леонида Андреева - Рассказ о семи повешенных?

Я , как и Атяпа, слышала это выражение ещё в детстве( не будем уточнять, сколько мне лет). Я не думаю, что выражение из песенки могло так бысто стать пословицей. Скорее уж переводчик , не имея возможности поминать Бога и молитвы(опиум для народа!), взял это присловье из языка.