Я, как обыватель, не очень уютно чувствую себя рядом с Ренаном и Мережковским. Ощущается некоторое несоответствие, знаете ли. Мне следовало бы быть попроще. Поэтому, возвращаясь к тому, с чего началась беседа - <<светильники зажег...>>, хочу отослать всех интересующихся к замечательным Приложениям к <<Факультету ненужных вещей>> - право, не пожалеете.
"Четыре великие правила составляли основу еврейской уголовной юриспруденции: 1) точность обвинения, 2) гласность, 3) полная свобода защиты, 4) обеспечение правильности и беспристрастности свидетельских показаний"
"Светильники зажег..." (с)П.Пилат "...обыск производился в светлое время суток..."(с)капитан Жеглов
Может, прав Мастер, уверяющий, что роман его - все же о Пилате? О трусости и предательстве, о малодушии и стыде? Я не вижу, чтобы он боялся - он просто Оттого-то <<фальшивое и неуверенное чувствовалось в каждой строчке>> грозных критических статей - ибо несть числа пилатам было тогда в России.
Меня, кстати, больше всего поразило то, что Булгаков, в сущности, и не описывал страх Пилата. Миг - даже не испуга, нет, - а рационального объяснения того, что должно было бы быть испугом - <<закон об оскорблении величества...>> - и нет больше командира кавалерийской турмы, врубавшейся в германцев. Далее Пилат не боится уже ничего - потому что со страхом смерти бороться можно, ум и воля могут сделать это, а с этим страхом властей - нет, он в крови, иррационален и инстинктивен, это даже уже не страх, это нечто большее, - и Пилат уже просто бесстрашно не делает того, что делать не положено.
Можно, конечно, вслед за священником Дерягиным (Арнольд, спасибо, прелесть что за ссылка), считать роман Мастера - дьяволовдохновенным, искажающим истинное Евангелие. Но, право, фигура Воланда мало ассоциируется с жульническими подтасовками, - да и зачем бы ему было в час небывало жаркого заката смущать несчастного Берлиоза, уже обреченного, комиксами на библейские темы? Но нет, грозное и тяжелое ощущение истинности исходит и от тучи, нависшей на Ершалаимом, и от ласточки, влетевшей в колоннаду, и от злой вороной лошади командира сирийской алы, маленького, как мальчик, темного, как мулат. И запах розового масла, пробивающийся сквозь запах кожи и конвоя, сквозь дым кашеваров - зачем столько усилий? Что, если Воланд давал последний шанс Берлиозу - <<имейте в виду, что Иисус существовал>> - бескорыстно давал шанс на спасение? Не было уже у того времени задуматься о сущности показанного ему Иисуса, но было время - хотя бы поверить...
А об этой сущности сказал сам Булгаков - <<тот, кого так жаждет видеть выдуманный вами герой, прочел ваш роман... то, что я предлагаю вам, и то, о чем просил Иешуа за вас же, за вас - еще лучше>>. Воланд и тот, кто прислал к нему Левия Матвея - так совпали? Зачем дьяволу вдохновлять Мастера, отказываясь после от принадлежащей ему в таком случае по праву души?
Мне, знаете, не по себе становится, когда я пытаюсь представить, что творилось в душе самого Булгакова, какое отчаяние заставило его уповать - ну, может быть, не уповать, но допустить саму возможность такого упования, - на зло. Да нет, почему же допустить - роман просто списан с жизни автора, когда помощь могла прийти - только от зла, и он сознавал, что это - именно от зла, и безнадежно пытался найти в нем искру, слабый отсвет добра - хотя бы для самооправдания. Отчаянная вера в то, что можно сидеть за одним столом со злом - и сохранить достоинство и честь. Сохранить себя. В романе Булгакову - или Мастеру - это удалось.
означает нечто иное. Дело не в том, что Чехов переживал, a la Шеншин, из-за происхождения. Думаю, его мучило то, что образ жизни, усвоенный другими естественным образом, в детстве, ему приходилось разгадывать и усваивать вполне сознательно. Никак иначе его письмо брату и пресловутое "по капле выдавливать..." я объяснить не могу.
У любого великого романа автор всегда один - читатель. Если книга захватывает вас, заставляя сопереживать и думать, даже после того, как она закрыта и отложена, - то вы и есть ее настоящий автор. Вы-с, и никто иной. Что такого, в сущности, сделал автор номинальный? - взял слова и расположил их в нужном порядке, подарив вам дивную возможность пропустить их через ваш ум, сердце, душу, изменив их, и сделав вас тем самым сопричастным творчеству. Книга сама по себе мертва, лишь мы даем ей жизнь и дыхание - и это немалая ответственность, какую жизнь ей дать.
Не думаю, что мысль эта нова или шибко глубока, и изложил я ее лишь затем, чтобы сказать вам, как автор автору - не согласные мы, уважаемый Крузо.
<<Замысел какого автора? В "МиМ" их, как минимум, два. Есть роман-фельетон на библейский сюжет (посещение посланцами Господними Содома и Гоморры), о, соответственно, посещении Москвы Воландом>> - некий энтузиаст еще в советское время распечатал <<МиМ>> как две книги - отдельно <<псевдо-евангелие>>, и сухой остаток - этот самый фельетон. Видимо, чтобы не искажать восприятие. И роман умер. И даже фельетон получился скукоженый и бесцельный.
Но и совершая такое насилие над романом, сложно провести аналогию между Воландом и посланцами Господними: нет у Воланда задачи отыскивать счетное число праведников и приговаривать город, а и была бы - что можно сделать с его снисходительностью и терпимостью? <<Люди как люди... и милосердие иногда стучится в их сердца>> - чего же еще нужно? Если это и приговор, то - оправдательный.
Чехов-то был сам из купеческой семьи, правда, бедной. Но были же Боткины и Третьяковы! Почему Чехову было неинтересно писать об этих людях? У него-то почему сплошь разорившиеся помещики да офицеры? А почему Вы думаете, что Чехов комплексовал, что он не из дворян? Вроде не похоже, чтобы они ему нравились...
что нелюбовь писателей-разночинцев к предпринимателям не могла бы удержаться только на желании подражать "благородным" - их ещё и мучило ощущение, что сами они до этих "благородных" не дотягивают. И Чехова мучило, и Горького...
как духовные отцы писателей-разночинцев: ++ Вся мировая литература, посвященная истории русской общественной мысли, старательно обходит молчанием тот факт, что, кроме чиновничества, в России не было почти никакого другого образованного слоя. Русский деловой человек, разгромленный петровскими реформами почти так же, как его наследники были разгромлены ленинской, образованным человеком еще не был, "интеллигенцией" не считался никак и до самых последних предреволюционных лет пребывал где-то совсем на задворках общественной жизни. Русская литература рисовала его эксплуататором, кровопийцей, мироедом, паразитом и дикарем. Свободных профессий почти не было. До последней половины прошлого века, как об этом говорил П. Милюков, русский образованный класс почти полностью совпадал с дворянством. Потом в этот образованный класс влились так называемые разночинцы " люди "разного чина", образованные и полуобразованные, выходцы из духовенства, из мелкого купечества и " в самое последнее время " из крестьянства. Они попадали в уже сложившуюся дворянско-бюрократическую атмосферу и достижения именно этой культуры принимали как нечто само собой разумеющееся. ++Там же
И писатели-разночинцы унаследовали дворянскую неприязнь к предпринимателю.
То есть, русская литература, выросшая из дворянских корней, просто не любила купца? ++ Я вырос в очень консервативной и религиозно настроенной семье. Но ДО конца двадцатых годов, до перехода от "новой экономической политики" к политике коллективизации деревни, первых пятилетних планов и прочего в этом роде, я все-таки разделял русскую традиционно интеллигентскую точку зрения на русского делового человека во всех его разновидностях. Чего же вы хотите" Я читал Толстого и Салтыкова, как всякий читающий русский человек. Я впитывал в себя образы хищников и кровопийц. Я съедал в ресторане свой обед, платил за него полтинник и из этого полтинника уплачивал свой кровный гривенник в качестве налога анархической стихии частной собственности. Я платил мои двадцать рублей за мою квартиру, и из этих двадцати пятнадцать (мне казалось, минимум пятнадцать отдавал за здорово живешь своему домовладельцу. Со всех четырех измерений меня охватывало железное кольцо "эксплуатации человека человеком". .... Он, частный предприниматель, был очень суров ко мне как к работополучателю: он требовал, чтобы я писал толково и грамотно. И если бы я толково и грамотно писать не умел, он бы выгнал меня на улицу. Но когда я приходил к нему покупать ботинки, то в моем полном распоряжении был целый склад, и я мог капризничать, как мне было угодно. Мне тогда никак не приходило в голову, что если я как покупатель ботинок имею право капризничать, то, может быть, такое же право имеет и неизвестный мне потребитель моих строчек" И что если частный предприниматель не будет особенно придирчив в отношении меня, я никак не смогу быть придирчивым по адресу ботинок: придется носить, что уж мне дадут" Вообще много совершенно простых и, казалось бы, совершенно очевидных соображений никак не приходило в голову. ++И.Солоневич
.