Для того, чтобы представить себе перспективы евреев в Европе и, в частности, в Германии, необходимо помнить два обстоятельства первостепенной важности. Первое касается истории вопроса. Еще живы и палачи холокоста, и его оправдатели, и те, кто не успел стать жертвами. То обстоятельство, что нападения на евреев в мире не вызывают массовых протестов, сравнимых с протестами против реформы налоговой или пенсионной системы, свидетельствует о постоянстве сейсмической опасности. Приходят новые поколения, для которых история Катастрофы - бумажная вода. Политическая сейсмография, сколь бы слабым ни было эхо регистрируемых ею толчков, должна охватывать и те плоскости политического ландшафта, что на первый взгляд довольно далеко отстоят от нашего предмета. Что касается Германии, то такой плоскостью является внешняя политика этой крупнейшей страны современной Европы. Рассмотрев в предыдущей статье внутриполитические факторы, имеющие первостепенное значение для судьбы евреев в Германии, перейдём к анализу внешнеполитического фактора, который в 2003 году обсуждается в мировой печати под довольно расплывчатой рубрикой "антиамериканизма".
После прихода к власти красно-зелёной коалиции в 1998 году внешнеполитическое положение Германии значительно изменилось. Отчасти это связано с обстоятельствами чисто субъективного порядка, такими, например, как личные отношения между государственными деятелями. Имеются, однако, по меньшей мере две тенденции, которые, возможно, никак не связаны с субъективными приоритетами тех или иных конкретных политиков. Первая тенденция касается меняющегося места Германии на оси Вашингтон-Москва, вторая - меняющейся роли Германии в общеевропейской политической архитектуре после расширения Евросоюза на восток.
Существуют опасения, что за последние пять лет (с ускорением после 11 сентября 2001 года и особенно быстро в ходе подготовки к войне в Ираке) Германия подвергла пересмотру своё место в трансатлантической системе партнёрства и безопасности. Эмансипация от США, находящая психологическое оправдание в политике Джорджа Буша-младшего, зашла несколько дальше, чем мог себе представить политический класс обеих стран накануне и сразу после объединения двух германских государств. Усилиями федерального канцлера Герхарда Шрёдера политический диалог с Вашингтоном свёлся к чисто формальному поддержанию партнёрских отношений в рамках действующих договоров и обязательств. В ходе и особенно после дебатов об иракской войне США стали главным объектом критики со стороны СМИ и политиков ФРГ.
Одновременно происходило расширение партнёрских отношений с Москвой, выражавшееся, прежде всего, в постепенном исчезновении из официальной берлинской повестки дня проблемы грубейших нарушений прав человека в России. Ни ликвидация независимого российского телевидения, ни грубые нарушения
собственного законодательства, ни информационная блокада Чечни не поколебали строго про-российской позиции Германии. Бросается в глаза, что российское направление внешней политики ФРГ полностью перешло в ведомство федерального канцлера, тогда как министерство иностранных дел во главе с Йошкой Фишером занимается находящимся в явно аварийном состоянии американским направлением.Ведя не зависимую от Америки российскую политику, дипломатический Берлин выступает в лучшем случае в роли второстепенного экономического брокера на остальном постсоветском пространстве. Особенно это бросается в глаза в связи с событиями в Грузии, в ходе которых ушел в отставку друг Германии Эдуард Шеварднадзе. Германия оказалась не готовой к происшедшей смене власти, полностью уступив Грузию более активным глобальным игрокам - США и России. При этом не очевидна равноудалённость ФРГ в данном противостоянии. В отличие от США, Германия, по-видимому, признает особые права России по отношению к бывшим республикам СССР.
Параллельно с российским развивается китайское направление внешней политики Берлина. Заметно, что и в данном случае в глубокую тень ушли бывшие ранее более актуальными для ФРГ вопросы прав человека, попытка любой ценой добиться экспортных успехов на китайском рынке выдаётся за экономический прагматизм и заставляет федеральное правительство забыть даже о собственном решении выйти из ядерной энергетики. От политики в отношении двух важных евразийских партнеров Германии обратимся к Европейскому континенту.
Вторая тенденция внешней политики ФРГ - попытка нового позиционирования крупных стран Европы как региональных сверхдержав Евросоюза. В споре, идущем вокруг конституции, Германия противостоит двум тенденциям, выразителями которых оказались средние и малые страны ЕС, даже ещё и не ставшие формально членами этой континентальной организации. Польша (как и примкнувшие к ней Испания и ряд других государств) не намерены терпеть изменения статуса в зависимости от населённости стран-членов ЕС. Венгрия требует зафиксировать в конституции новой Европы положение об охране прав меньшинств. Это требование восходит к далёкому прошлому, а именно - к Версальскому договору 1918 года, по которому Венгрия была урезана в границах больше, чем какая бы то ни было другая страна-наследница распавшейся Австро-Венгерской империи. Не выдвигая территориальных претензий к соседям, Венгрия хотела бы правовой защиты для одного из самых многочисленных меньшинств Восточной и Юго-Восточной Европы - венгров.
Центральный мотив обоих на первый взгляд второстепенных противостояний - попытка позиционирования Европы как нового сильного континентального образования, структурируемого вокруг крупных национальных государств, прежде всего - Франции и Германии.
Реализация лозунга "Европа регионов" или превращение европейского правительства (Еврокомиссии) всего лишь в малый парламент, не способный прийти к действенному согласию, противоречили бы интересам Германии, как их понимает нынешнее правительство во главе с Герхардом Шрёдером и его важнейший европейский партнёр - президент Франции Жак Ширак. Стоит заметить, что на этой общей платформе оба государственных деятеля сумели преодолеть личную неприязнь, которой были отмечены первые месяцы пребывания Шрёдера на посту канцлера.
Сильной Европы очень не хватало Соединённым Штатам Америки в период гражданской войны в бывшей Югославии, а также первой войны в Персидском заливе 1991 года. Однако после ожесточённых споров вокруг иракской политики международного сообщества и особенно после того, как фронт в войне против международного терроризма мало-помалу слился с фронтом антииракской кампании, концепция сильной Европы приобрела самостоятельную динамику. Американская администрация не очень доверяет направлению, которую принял процесс, ранее инициированный самими Соединенными Штатами. При всех
заверениях министра иностранных дел Йошки Фишера, что Америке-де никогда не будет грозить конфронтация с сильной Европой, имеются достаточные основания для того, чтобы сомневаться в правдоподобности заявления германского министра.Сколь бы маловероятна ни была угроза непосредственного военного противостояния Европы и Америки, от новой холодной войны Америка (ослабляемая напряжением глобальной миссии) и Европа (прибавляющая в весе за счёт расширения на восток) всё же не застрахованы.
Несколько месяцев назад федеральный канцлер Германии высказался в том смысле, что у Германии есть свой путь в мировой политике. Анализ внешнеполитического вектора, избранного "красно-зелёным" правительством, показывает, что это высказывание ни в коем случае не является случайной
проговоркой. Какая новая стратегическая ориентация правительства за ним скрывается? Федеральный канцлер, несмотря на сопротивление значительной части бундестага, навязывает Германии дружбу с авторитарным режимом Владимира Путина и пытается даже обойти собственных партнёров по коалиции в сделке с Китаем. Расширенный Евросоюз он понимает иначе, чем его предшественники на этом посту. Расширенная Европа должна превратиться из союза полностью равноправных государств в некое подобие федерации, в рамках которой крупные государства должны играть и более значительную роль при принятии и реализации принятых решений. Вопрос один: не оформляется ли под влиянием президента России Владимира Путина и его окружения новая, "евразийская" стратегия в Берлине?Ответ на этот вопрос можно найти в многочисленных публикациях советника канцлера Шрёдера по России политолога Александра Рара (Alexander Rahr), возглавляющего отдел СНГ и России в Германском совете по внешней политике. Как автор весьма сочувственно написанной книги о Владимире Путине "Немец в Кремле", Рар в гораздо большей степени, чем кто бы то ни было из его немецких коллег, приближен к президенту России. Как глава одного из ключевых берлинских аналитических центров Рар лучше большинства немецких коллег-политологов осведомлен о прагматике внешнеполитических решений "красно-зелёного" кабинета. Его оптика поэтому представляется сугубо важной для понимания если и не практических тенденций в двусторонних отношениях, то, во всяком случае, очертаний и направления экспертного воздействия, или, если воспользоваться современным русским термином, приёмов политической технологии.
Основная задача, формулируемая Раром в ряде интервью и меморандумов, опубликованных за последний год в интернете, проста: главы России и Германии должны во что бы то ни стало провести максимальное сближение двух стран с тем, чтобы со временем "была достигнута цель создания единого евроазиатского союза на территории Евразии". "Чтобы действительно этого добиться, Европе необходимы отсутствующие сейчас ключевые стратегии, а также политики, которые обладали бы достаточным пониманием мира, чтобы спроектировать великую Европу. Сегодня же нами правят юристы".
На сайте под говорящим названием "Париж-Берлин-Москва" Рар пишет в январе 2003 года о том, что до 11 сентября 2001 года "в России были слышны голоса, которые предсказывали слияние ЕС с Россией, после чего история смогла бы вылепить новую евразийскую супердержаву". "Но у старой Европы, - продолжает он, - не хватило политической воли, стратегии и желания идти на риск, чтобы встать на вышеописанный путь. Эмансипация от США рассматривалась в Европе как самоубийственное преступление. Да и сейчас многие европейские политики впадают в состояние шока от одной мысли, что сама Америка может "эмансипироваться" от своих европейских союзников".
В этом пассаже точно названы реальные психологические мотивы европейских и особенно германских политиков, не желающих охлаждения отношений с США: после Второй мировой войны США нанесли урон многим странам и частям света, но только не Европе. И в качестве потенциального театра военных действий в борьбе с СССР, и в качестве разделяющей общей ценности союзницы, Европа, освобождённая от национал-социалистической диктатуры, получила от Америки такое ощущение безопасности, что смело могла себе позволить демонстрировать против американцев, воюющих во Вьетнаме или размещающих на территории Германии или Англии "крылатых ракет". Для того, чтобы эмансипироваться от такого союзника-соперника одного "желания идти на риск", как выразился Рар, явно не достаточно: тут надобна идеология и стратегия.
На такую стратегию, однако, ни Европа в целом, ни Германия в особенности до начала войны в Ираке способны не были. Война в Ираке вызвала кристаллизацию смутных эмоций. В первых рядах противников войны оказались Франция Жака Ширака, Германия Герхарда Шрёдера и Россия Владимира Путина. Призрак "антиамериканизма" показался силой, способной создать ту самую политическую континентальную ось, о которой грезили геополитики-евразийцы двадцатых годов, мечтавшие о союзе "тевтонского леса и славянской степи".
Понимая, что, "когда закончится война в Ираке, немцы вновь встанут на сторону США", Рар глубоко сожалеет, что Москва не воспользовалась возможностью сближения с Берлином в ущерб Америке. Евразийски настроенные русские, с точки зрения Рара, не протянули руку помощи Шрёдеру, оставшись в орбите США.
"Должен сознаться, - пишет Рар, - я считаю Шрёдера самым честным из всех трех упомянутых руководителей. Он протестует против войны, не преследуя при этом никаких целей, кроме попытки сдержать данное избирателям обещание. Его пацифизм порой просто-таки наивен. Ширак, как и Путин, оставили для себя кое-какие лазейки, позволяющие поторговаться со Штатами, а Шрёдер буквально изолировал сам себя - даже в пределах самой Германии. Тот же Йошка Фишер, говоря об иракском конфликте, постоянно смягчает тон, постоянно лавирует, старается оставить ФРГ простор для маневра, - а Шрёдер просто в ужасе от того, что делает Буш, и не скрывает этого. В его реакции нет никакой торговли, никакой геополитики".
Россия, однако, не поддалась искушению воспользоваться простодушием федерального канцлера и также не стала рисковать подрывом связей с Америкой ради Европы, кстати, в гораздо большей степени зависимой от США, чем это ей самой хотелось бы.
Несмотря на то, что шансы федерального канцлера на приход к власти в 2006 году пока минимальны (в декабре 2003 года социал-демократы почти вдвое отстают от ХДС/ХСС), заложенные им внешнеполитические ориентиры могут сохранить силу, прежде всего, под воздействием капитанов германской промышленности. Для концернов новая политическая стратегия Германии была бы лишь дополнительным, хотя и конкурентным ресурсом в прочной трансатлантической сети. Самосознаю немцев и европейцев эмансипация от США - при всех неолиберально-великодержавных издержках политики нынешней администрации - уже нанесло значительный методологический ущерб.
Главная опасность состоит здесь в том, что германская политика на европейском направлении может определяться не прагматическими, а идеологическими соображениями, не интересами, а сверхценными идеями. "Германии и России повезло, что в начале 1990-х у руля немецкой и где-то даже европейской политики стоял Гельмут Коль - человек с историческим мировоззрением, а не с чисто прагматическим". Рар даёт понять своим российским собеседникам, что для сближения России и Германии следует воспользоваться растерянностью германского руководства, чисто инстинктивно отреагировавшего на чересчур агрессивную политическую линию США в отношении Ирака. Он предупреждает и о том
, что если бы на смену простодушному Шрёдеру пришла Ангела Меркель - председательница Христианско-демократического союза, - то в Германии "будет явный крен в сторону Америки... И где-то она может повернуться спиной к России, потому что для неё Америка гораздо важнее, в 10 раз важнее, чем Россия".На какой общности может строиться союз демократических стран Европы с автократическими странами Востока? Социально-политические ценности у них разные, единственное, что их могло бы объединить - чисто идеологическая цель "мягкого противостояния Америке". Если удастся хотя бы частично осуществить эту программу, то одним из первых испытательных полигонов "мягкого противостояния" станет регион Ближнего Востока, где кооперативно-конкурентные отношения Европы, США и России могут выйти из нынешнего равновесия.
О том, что главными очагами возможного противостояния станут Ближний Восток и бывший СССР, пишет и Александр Рар. Перечисляя проблемы европейского континента, над решением которых работают и американцы, и сами европейцы, политолог констатирует:
"Не европейцы, а американцы выстраивают на сегодняшний день будущую Европу и рассматривают её как составную часть мощного трансатлантического союза. Не исключено, что в обозримом будущем США попросят европейцев включить в состав ЕС такое государство, как Израиль. В Америке есть определенное представление о том, что долгосрочная защищенность Израиля может быть обеспечена только в том случае, если Израиль подключится к западным оборонительным и экономическим структурам. После перемены режима в Ираке подобные планы будут постепенно реализовываться. Ближний Восток и Средняя Азия будут, находясь под строгим контролем Америки, двигаться в сторону запада".
Итак, мы вернулись к той развилке, с которой начинались эти заметки. Имеются как персонально окрашенные, так и зависящие лишь от макросоциальной конфигурации обстоятельства, которые ставят под вопрос сохранение статус-кво. Применительно к Германии выясняется: пока что этой страной, да и большинством других стран Европы, "правят юристы",
а не визионеры-евразийцы. Но такое положение может легко измениться в условиях кризиса. На высоком политическом уровне в Германии "евразийский проект" всерьёз обсуждается как противовес "трансатлантическому", при этом областью соперничества между сверхдержавами близкого будущего остается Ближний Восток.