Кулер для ноутбука

На главную страницу | Русский язык | Русская речь в 20-м веке

Ведущий Анатолий Стреляный
Автор Елена Ольшанская

Русский язык

В передаче участвуют:
Виктор Живов, доктор исторических наук, Институт русского языка РАН
Владимир Плунгян, доктор филологических наук, Институт языкознания РАН
Алексей Шмелев, доктор филологических наук
Ирина Левонтина, кандидат филологических наук, Институт русского языка РАН
Екатерина Рахилина, доктор филологических наук
Валентин Выдрин, доктор филологических наук, СПБ, Европейский университет

В передаче использованы материалы из книги Бориса Успенского "Краткий очерк истории русского литературного языка ( Х1 - Х1Х вв)"

Благодарность Михаилу Субботину, США

Анатолий Стреляный:

 "Язык - мясистый снаряд во рту, служащий для подкладки к зубам пищи, для распознания вкуса ея, а также для словесной речи или у животных для отдельных звуков. Коровий язык - лизун, рыбий - тумак, змеиный - жало, вилка, песий - лопата, кошачий - терка", - объясняет словарь Даля. "Без языка и колокол нем". В старину, когда у человека отнимался язык, лили воду на колокол и давали пить больному. "Язык языку ответ дает, а голова смекает". На стройках коммунизма зэки, одетые в одинаковые робы, узнавали близких по духу и образованию - у них был один язык. Академик Толстой вспоминал, как в его детстве гимназический преподаватель кричал ученику, сказавшему "большое спасибо": "Спасибо не может быть ни большим, ни маленьким, "спасибо" это - "спаси, Бог".

Азбуку для славян изобрели в 863-м году философ Константин, в монашестве Кирилл, и его брат Мефодий. Письменный язык был необходим для перевода церковных книг с греческого. Повесть временных лет сообщает, что после крещения киевлян в Днепре князь Владимир стал брать детей из знатных семей и "даяти нача на ученье книжное". Матери же этих детей "плакахуся по них акы по мертвеци". Как сказал один философ, с войны еще можно вернуться назад, а из высшей культуры - никогда.

Виктор Живов:

 То, что сделали Кирилл и Мефодий, прежде всего. - они перевели тексты с греческого, они перевели тексты с греческого, воспроизведя в значительной степени синтаксис этих греческих текстов. Они нашли для греческой абстрактной лексики, поскольку это были религиозные тексты, славянские соответствия, и эти соответствия тоже были усвоены. Были переведены тексты Священного писания, богослужение было на церковнославянском языке. Этот язык был более или менее понятен для верующих. Но не стоит преувеличивать, когда говорят, что служба у них была на их родном языке, это создает несколько неправильное впечатление, поскольку, конечно, это были сложные тексты, с сложным риторическим построением, со слуха совсем нелегко было понять и воспринять эти тексты. И анекдоты про то, как воспринимались такого рода тексты, многочисленны в русской традиции. Как молитва Богородице, где говорится "Бога слово родше", может восприниматься как "богослова родше", с нелепым представлением о том, что Богородица родила богослова. Но, тем не менее, конечно, это были все-таки в основном понятные тексты. И этим они радикально отличались от текстов Священного писания и богослужения на латыни, скажем, у немцев или у ирландцев, или у поляков, которые без специального образования, без специального изучения латыни, конечно, просто не могли понять там ни слова. Это создавало разные ситуации в западном мире и у восточных славян, связанные, конечно, с великим замыслом святого Кирилла, Константина-Кирилла, просветителя славян, о создании славянского религиозного мира как особого, существующего наряду с латинским миром и с греческом миром.

Владимир Плунгян:

 В русском языке, на самом деле, два языка, близких, родственных языка, но один из них собственно русский, восточно-славянский, а другой южнославянский - тот, который назывался старославянским, впоследствии церковнославянским. Этот язык на русский похож, но достаточно заметно от него отличается. Фонетический облик отличается, ну такие пары как "город" и "град", всем известны со школы, "город" - это русский элемент, а "град" - церковнославянский. "Родить" и "рождать" - тоже пара, "рождать" - это по звуковому облику указывает на церковнославянское происхождение. Глагол "колотить", у него первое лицо "колочу", глагол "трепетать" у него первое лицо "трепещу". Такой, казалось бы, совершенно не значимый факт, у нас чередование "тч" в одном случае, в другом случае "тщ". Вот, оказывается, - только "тч" это исконно русское явление. "Колотить" - это русский глагол, а "трепетать" глагол не русский, потому что русская форма должна быть что-то вроде "трепечу". В русском языке есть целые грамматические формы, которые из старославянского заимствованы, деепричастия, такие слова, как бегущий и горящий это тоже нерусские образования. Собственно чисто русские слова это "бегучий" и "горячий", они сохранились в русском языке, но на периферии, они не причастия сейчас, а прилагательные.

Анатолий Стреляный:

 Философ и публицист Георгий Федотов писал: "На Западе в самые темные века его (VI-й, VIII-й), монах читал Вергилия, читал римских историков. Стоило лишь овладеть этим чудесным ключом - латынью, чтобы им отворить все двери. И мы могли бы читать Гомера, философствовать с Платоном, но Провидение судило иначе - мы получили в дар одну книгу, величайшую из книг, без труда и заслуги открытую всем, но зато эта книга долго была и оставалась единственной... В грязном и бедном Париже 12-го века гремели битвы схоластов, рождался университет, а в золотом Киеве, сверкавшем мозаиками своих храмов, ничего кроме подвига печерских иноков, слагавших летописи и патерики. Правда т а к о й летописи не знал Запад".

Владимир Плунгян:

 До какого-то момента существует просто древнерусский язык, который является общим языком всех восточных славян. Разумеется, этот язык не был однородным, было то, что называется диалектами. И, кстати, различия между этими диалектами были очень значительными. Даже сейчас принято считать, что в древности различия были более значительными, чем они сейчас между современными, например, русскими диалектами. То есть примерно, скажем, с 9-го по 13-й век древнерусский язык развивался в сторону уменьшения различий, в сторону сближения и выработки некоего единого общерусского, общегосударственного стандарта. Различия выравниваются, потом наступает другая историческая эпоха, с другими историческими условиями, когда, наоборот, начинают появляться новые различия, которые усиливаются. Это 14-16-й век, и это наиболее принятая дата начала существования собственно русского языка, а также украинского и белорусского современных.

Анатолий Стреляный:

 "На толстом веленевом листе князь написал средневековым русским шрифтом фразу: "Смиренный игумен Пафнутий руку приложил". Князь Мышкин, "идиот" Достоевского, увлечен каллиграфией, как и его предшественник Акакий Акакиевич из гоголевской "Шинели". Умиравшему с голоду на казенном жаловании Акакию Акакиевичу предлагали в департаменте хлебное место, где можно было брать взятки, но для этого надо было научиться не просто переписывать бумаги, а сочинять прошения, менять адреса. Гоголевский смиренный чиновник, так любивший выводить на бумаге ровные, красивые буквы, отказался. Древнерусская культура высоко почитала традицию, неподвижность, всякая новизна считалась опасной, не добродетелью, а ересью.

Виктор Живов:

 У нас есть приложение к Псалтыри, изданной в 1645-м году, такое "наказание ко учителем", то есть, наставление для учителей, которые учат книжному языку, где говорится о том, что нужно особенно следить за тем, чтобы правильно ставить знаки ударений и правильно воспроизводить их при чтении, потому что иначе ты можешь впасть в страшную ересь. Скажем, в молитве Святому Духу, если ты произнесешь: "Царю Небесный уж утешители души истинной", если вместо "дУши истинной", произнесешь "душИ истинной", то будешь обращаться не к Святому Духу, а к какой-то душе и, как сказано в этом сочинении, и неизвестно какой. То есть ты будешь призывать душу "неведомо каку", как сказано там, и это ересь. Таким образом, несоблюдение, несохранение в чистоте церковного языка приводит к ереси и заблуждению. И с этим, конечно, связано и старообрядческое отношение к языку, к тому, что готов пострадать "за единый аз", к тому, что переменой одной только буквы, скажем, заменой одного "и" на два "и" в имени Иисус меняется смысл наших молитв, нашего обращения к Богу.

Анатолий Стреляный:

 Слом, переворот, совершенный Петром Первым, был безжалостен, он касался также и языка. С 18-го века литературный труд перестает быть церковным делом. Авторам строго приказано излагать свои мысли не "высокими словами словенскими", но "простым русским языком". Русские были срочно переодеты в европейское платье. Их учили не только писать, но и говорить по-новому.

Виктор Живов:

 То, что делает Петр в плане языка, он создает, он сам об этом пишет, гражданское наречие. То есть, наречие, противопоставленное традиционному книжному церковнославянскому языку. Оно должно отличаться от традиционного книжного языка, который (старый книжный язык) при Петре начинает восприниматься как клерикальный. Тогда и появляется наименование церковнославянский, никто до этого не говорил о славянском языке как о языке церковном, поскольку он язык всей культуры, другого книжного языка нет. Поскольку этот язык должен отличаться от традиционного книжного языка, он должен черпать из каких-то других источников. Это та проблема, которая решается, скажем, филологами Академии наук и их кругом, это очень немного людей. И они постоянно сталкиваются с скудостью возможностей этого гражданского наречия. Они не могут не пользоваться средствами традиционного книжного языка. И это продолжается, трудно сказать, до какого момента, до второй половины 30-х годов, до начала 40-х годов 18-го века. Тогда, видимо, русские филологи, такие, как Тредиаковский и Ломоносов, осознают, что это какой-то путь не тот, прежде всего, не европейский. Европейские культуры этого времени стремятся к национальному языку, который выполняет все функции: на этом языке проповедуют, на этом языке пишут религиозные трактаты, на этом языке пишут ученые сочинения, на этом же языке пишется беллетристика, на этом же языке пишутся письма, ведется разговор и так далее, и так далее. А тут оказывается есть специальный гражданский язык, а для духовных дел у нас есть другой, старый книжный язык, который выделен как специальный церковный. Это неправильно. И тогда в общем-то гениальным образом - начинает Тредиаковский, подхватывает Ломоносов - а у нас один язык, как Тредиаковский пишет, природный, он соединяет все. Он соединяет и старокнижное начало, и начало, которое раньше определялось как гражданское. И тогда, поскольку оказываются слитыми эти два источника, вдруг вместо той бедности языка, на которую жаловались в конце 20-х начале 30-х годов 18-го века, вдруг появляется поразительное богатство, и Тредиаковский и Ломоносов пишут уже о том, как русский язык отличается от всех прочих европейских, новых европейских языков, своим удивительным изобилием, и как он противостоит в этом отношении новым европейским языкам и схож лишь с классическими языками - с греческим и латынью. Эта перемена воззрения на язык совершается буквально в полтора десятилетия.

Анатолий Стреляный:

 Замена церковнославянского языка обычным бытовым разделила культурное общество на сторонников и противников реформы, на архаистов и новаторов. Славянофил Шишков писал: "Если словенский язык отделить от российского, то из чего же сей последний состоять будет, разве из одних татарских слов, как то: лошадь, кушак, колпак, сарай; да и с площадных и низких, как то: калякать, чеченица, да и тому подобных; да из чужестранных, как то: гармония, элоквенция, сериозно, авантажно и прочее".

Владимир Плунгян:

 Интересно посмотреть в каких частях языка старославянские элементы содержались. Это, конечно, не любые, не произвольные слова, они, конечно, тяготеют к соответствующему стилю. То есть, когда мы по-русски говорим о, так сказать, высоких материях, что, собственно, понимали прекрасно все стилисты, мы используем эту лексику, причем, используем совершенно бессознательно. Нет ни одного языка в мире, который, грубо говоря, справлялся бы сам, это неизбежно, язык не может не заимствовать. В каком-то смысле языки, которые ничего не заимствуют, - скорее их можно называть бедными, ограниченными, это значит, что такие языки используются в ограниченной сфере, они выполняют меньше задач. Все мировые языки, и английский, и русский, и испанский, это языки, которые колоссальное количество всего заимствовали, причем, не по отдельным словам, а системно. Любой живой язык с этими заимствованиями прекрасно справляется. Он их переваривает, проходит сколько-то лет, столетий, и заимствования просто нельзя узнать. Сейчас все понимают, что "компьютер" или "менеджер" - это заимствования, эти слова так и живут в языке на правах полуиностранцев, им даже ни к чему от своего иностранного происхождения отказываться, у них специально такая работа - быть иностранцами. Но есть масса слов, про которые только специалист может догадаться, что они когда-то были заимствованы. В русском языке есть очень древний слой, это еще древнерусские заимствования из готского языка, из германской группы, кстати, мертвый язык. Готы, которые в свое время внесли вклад в разрушение Римской империи, потом исчезли с исторической арены, у них были довольно интенсивные контакты со славянами, эти контакты оставили такие русские слова, как: "стекло", "блюдо", "хлеб", "хлев". Между прочим, слово "изба" тоже является готским заимствованным, первоначально это означало "отапливаемое помещение". Или, например, три слова - слово "книга", слово "грамота", и слово "буква", все три слова-заимствования, но заимствования скрытые. При этом, "книга" - это монгольское заимствование, "грамота", конечно, греческое, а "буква" как раз готское, оно родственно современному английскому "бук" - книга. Есть некоторый слой тюркско-монгольских заимствований. Он, может быть, не так велик, как принято считать, но это интересные слова. Это бытовые термины - "чулок" или "очаг". Например, какое более русское слово, чем "очаг"? Это тюркское заимствование. И это слова, относящиеся к административной сфере - "таможня", "ямщик", "казна", "деньга", что совершенно понятно, потому что централизованное администрирование это как раз эпоха так называемого татаро-монгольского ига.

Алексей Шмелев:

 Слова, заимствованные из иностранных языков, часто втягиваются в русскую языковую картину мира и начинают выражать понятия, отсутствующие в других языках, в том числе в языках, из которых эти слова заимствуются. Например, французский "кураж" - смелость, мужество, будучи заимствован в русский язык, втянулось в поле русского загула, и слово "кураж" принадлежит к числу специфичных для русского языка и непереводимых слов. Специфически русским является противопоставление законности и справедливости. Как судить - по справедливости или по закону - вопрос, который трудно перевести на западные языки. Но мы должны отдавать себе отчет, что слово "справедливость" является, хотя уже и относительно давним, но все же заимствованием из польского. И более того, первоначально оно употреблялось в несколько ином значении. То значение, которое оно имеет в современном русском языке, выражая некоторое важное этическое понятие, полностью не тождественное ни законности, ни честности, ни праведности, оно приобрело уже на русской почве.

Анатолий Стреляный:

 Сама мысль или догадка о существовании национального характера, о том, что народы отличаются друг от друга подобно личностям, родилась в Европе в 18-м веке и почти сразу пришла в Россию. Это совпало с рождением нового литературного языка. Этнолингвистика - область языкознания, исследующая связь между словом и национальным характером, словом и культурой. Алексей Шмелев, в соавторстве с Ириной Левонтиной и Анной Зализняк, работает над книгой о непереводимых словах русского языка.

Ирина Левонтина:

 Вот, скажем, в русском языке есть слово "родной", причем, интересно, - не там, где говорится о родном языке или о родном городе, а "родной" как любовное обращение. Ведь вообще, что такое любовное обращение? В разных языках они устроены довольно однообразно, их обычно бывает три типа по смыслу. Либо они непосредственно называют то чувство, с которым человек обращается к другому человеку, такие слова как "любовь моя", скажем, это в самых разных языках есть. Либо они выражают идею ценности и уникальности другого человека, это такие слова как "сокровище". У Лескова - "изумруд ты мой яхонтовый". И, наконец, третий тип, самая большая группа - "милая, хорошая", туда же относятся всякие "зайки" и "киски". Человек называет любимого человека любым словом, которое называет что-то хорошее и приятное. Слово "родной" выбивается из этой классификации. Что такое "родной" по отношению к любимому человеку? Идея такая: я к тебе так хорошо отношусь, как будто ты мой кровный родственник. На другие языки эту идею перевести весьма трудно. Из всех любовных обращений, оно, пожалуй, наименее эротично. Вот вся эта идея родства, она не связана с эротикой, а в тоже время при этом наиболее интимна. Наличие такого любовного обращения тесно связано со спецификой русского языка. Вообще с идеей, которая для него чрезвычайно характерна, что родственные отношения - это эталон хорошего отношения к другому человеку. Родным можно стать, родным можно назвать человека, который не является кровным родственником.

Екатерина Рахилина:

 В русской картине мира оказывается, что слово "теплый" связано с температурой человеческого тела. Температура человеческого тела - это такая точка отсчета для русского, существенная. Все, что выше температуры человеческого тела, называется "горячий", потому что когда мы его трогаем, этот предмет, нам понятно становится, что он теплее, чем температура нашего тела. Горячий, в отличие от жаркий, жаркий - это не тактильное слово. В шведском "теплый" отличается от "горячего" тем, что горячий - это то, что человеку неприятно. Поэтому различия, граница лежит совершенно в другом месте. Вода из крана будет теплая, "варм", то есть, соответствующая английскому "ворм", и совсем не теплая, как по-русски, и чай там будет "варм" - представляете, как по-русски теплый чай, совершенно несъедобный напиток, а это нормально для шведского. И наоборот, шведский "хет", который будет соответствовать в словаре русскому "горячий". Эта температура невыносимая, температура неприятная, по крайней мере. То есть, горячий чай, специально горячий, такой, который, может быть, лучше подождать, а потом пить. То, что меня интересует, это как мы себе представляем, что такое крутиться-вертеться, что такое плавать, что такое ехать, что такое, наконец, цвета русские, что такое размеры русские, что такое высокий, что такое зеленый, серый и так далее. Потому что язык, конечно, это слова, связанные друг с другом. То, что мы привыкли сочетать друг с другом, мы привыкли говорить "зеленая лягушка", мы привыкли говорить "серые мыши", это совершенно неслучайно, это значит, что мы что-то имеем в виду и что-то себе представляем про этот предмет, про этот размер и про это действие, и мы можем восстановить картину мира. Нам не нужен для этого термометр, нам не нужен для этого сантиметр, линейка, а нам нужно для этого просто посмотреть, какие слова сочетаются, а какие слова почему-то не сочетаются. Мы говорим "высокая ветка" - это ветка, которая на большом расстоянии от поверхности, но мы не говорим "высокий гусь", он тоже на большом расстоянии, он летит, но мы так не говорим.

Ирина Левонтина:

 Такие слова как "тоска" или "удаль" существовали давно, однако обрели они свое современное содержание, наполнение, насытились всеми этими ассоциациями, скажем, связь тоски с просторами, представления о том, что тоска характерна для русской души и так далее, - это все появилось довольно поздно, в конце 18-го, в 19-м веке, а кое-что видоизменилось даже еще в 20-м веке. Скажем, Радищев пишет "скорбь душевная", там, где мы бы сказали "тоска". Вот он едет, ямщик поет песню и в этой песне слышится "скорбь душевная". А Пушкин совсем скоро после этого написал: "Что-то слышится родное (кстати, и родное здесь) в долгих песнях ямщика: то разгулье удалое, то сердечная тоска..." Вот Пушкин уже знает все эти выбранные слова, назначенные на роль свойств русского национального характера - "удаль", "тоска". К этому моменту все эти слова уже были выбраны.

Анатолий Стреляный:

 Русский язык лингвисты называют двумерным. Церковнославянские средства выражения используются в научных терминах - "млекопитающие", вместо "молококормящие". Такая фраза, например, как "Да здравствует Советская власть!", полностью соответствует норме церковнославянского языка.

Виктор Живов:

 Карамзинисты не отказываются от неполногласных слов, у них есть и "град", и "глава", и "мраз" и так далее."Из топи блат...", - пишет Пушкин. То, что они делают, они легализуют в употреблении в большей степени, чем это делали их предшественники, полногласные слова, то есть, "город", "ворота", "мороз" и так далее. Это образует большой спектр языкового употребления, и весь этот спектр Пушкин пускает в дело. Он перестает противопоставлять, а говорит - вот и хорошо, вот и это возьму, это употреблю для этого, а вот это для этого. Это и есть то поразительное богатство, гибкость, возможность выбора выразительных возможностей, которые присущи русскому языку со времен Пушкина. Поскольку это видно даже на так называемых синонимических рядах. У нас много синонимов в результате этих процессов, в результате того, что мы совместили вот это наследство книжного языка с наследием языка разговорного, с заимствованиями и так далее, у нас большой спектр синонимических возможностей, у нас масса выборов, и нужно было научить литературную публику этим пользоваться. Это и сделал Пушкин.

Анатолий Стреляный:

 В 1825-м году Пушкин пишет из деревни письмо другу, князю Вяземскому, рифмуя славянизмы и русизмы: "В глуши, измучась жизнью постной, изнемогая животом, я не парю, сижу орлом и болен праздностью поносной". На церковнославянском языке "живот" означает жизнь, "поносный" - значит позорный, то есть Пушкин жалуется на деревенскую скуку и стыдное безделье. По-русски же рассказывает о болезни живота, заставляющей его не парить, но "сидеть орлом", то есть справлять нужду.

Владимир Плунгян:

 Для рядового носителя языка то, как выглядит слово в написанном виде, это что-то чрезвычайно важное. С лингвистической точки зрения, на самом деле вещь совершенно второстепенная. Слово можно писать на бумаге, произносить, записывать на магнитофон, вырезать на медных досках и так далее, лингвистически в языке ничего от этого не меняется. Но, конечно, для носителя языка это совершенно не так. Не случайно все действительно крупные реформы, смены письменности, они связаны с какими-то сломами в обществе, революциями. И именно, такие преобразования нацелены на создание культурного разрыва. Практически любая революция начинает с того, что меняет орфографию, чтобы показать - начинается новая эпоха, у нас все будет по-другому и язык у нас тоже будет другой. Но это наивная точка зрения, язык это не орфография. Орфография - это оболочка, форма, в которой язык воплощается. С точки зрения лингвиста, язык совсем в другом месте, язык это то, что существует в головах людей, это то, как говорить. А то, как записывать, в общем-то вещь достаточно условная.

Анатолий Стреляный:

 Петр Первый собственноручно вычеркнул из азбуки греческие буквы "пси" и "кси", ввел "й" - и краткое, "Иван краткий" и узаконил букву "э". Церковнославянское сложное, почти иероглифическое письмо, где каждая буква рисовалась отдельно, было упрощено. Новые прописные буквы приблизились по начертанию к западноевропейским. Вторая, столь же решительная реформа орфографии, готовилась в России с 1904-го года.

Виктор Живов:

 Вероятно, все знают о борьбе с неграмотностью при советской власти, но, на самом деле, закон о всеобщем образовании был принят Третьей Государственной Думой в 1911-м году, если я не ошибаюсь. Вообще говоря, это предусматривало распространение образования на все население. Это не должно было идти так резко и жестко, как борьба с неграмотностью в советское время, но, тем не менее, это предусматривало всеобщее образование. То есть вовлечение в грамотность громадных слоев неграмотного населения. Это требовало, конечно, упрощения обучения. С этим был так или иначе связан замысел орфографической реформы, которая была подготовлена нашими великими отечественными филологами - Шахматовым, Фортунатовым и так далее. Они, вероятно, воображали перед собою крестьянского мальчика в церковноприходской школе, который вынужден будет выучивать многочисленные исключения и правила, связанные с написанием, различением "ять" и "е", в то время, как в произношении, во всяком случае, в литературном языке, "ять" и "е" не отличались. Эта реформа, достаточно радикальная, встречала сопротивление. Мы знаем, Блок писал, что когда он читает "лес" без "ятя", то он не так шумит. Все писатели склонны говорить такого рода глупости. Мы давно читаем Блока в новой орфографии, вряд ли мы не слышим в нем того поэтического звучания речи, которую слышали его современники, когда эти сочинения печатались по старой орфографии. Я не думаю, что здесь что-то меняется. Но, конечно, орфография воспринимается как некоторое культурное достояние. А поскольку эта орфография так или иначе содержит реликты истории языка, отсылает нам к прошлому нашего языка, упрощая орфографию, мы расстаемся с этим прошлым, это, конечно, болезненный момент.

Владимир Плунгян:

 Некоторое время я работал во Франции, и как раз я присутствовал в момент обсуждения проекта орфографической реформы французского языка. Сразу скажу, что проект не прошел, общественностью был осужден. Мы знаем, что французская орфография очень сложна и непоследовательна, есть масса написаний, от которых, конечно, можно было бы избавиться. Авторы реформы предложили очень скромную вещь, они предложили убрать так называемую крышечку над некоторыми французскими буквами, скажем над буквой "а". Эта крышечка совершенно не нужна, есть она или нет, буква читается совершенно одинаково, просто французские школьники должны запоминать списки слов примерно так же, как списки слов, в которых писался "ять" когда-то. Но какая буря возмущения поднялась, когда это предложение начало обсуждаться. Я запомнил выступление одного французского поэта, который с возмущением говорил: "Вы хотите в слове "лодка" убрать крышечку над буквой "а". Но как же это можно, ведь сам облик этого слова напоминает о лодочке, плывущей по волнам, а вы хотите эту связь разрушить. Для меня это слово вообще перестанет существовать. И почему вы думаете, что французский язык принадлежит Французской академии? Он принадлежит всему народу и не смейте посягать на достояние". Вот примерно в таком тоне это обсуждалось и понятно, что реформа была остановлена.

Виктор Живов:

 Большевики не любили традиционную культуру, поэтому они бодро отказались от старой орфографии, (то, что продолжало оставаться дискуссионным вопросом до революции), и стали бодро, жесткой рукой, вводить новую орфографию, конфискуя в типографиях старые буквы, старые литеры. Просто заберут из типографии все "фиты" и после этого пойди попробуй напечатай что-нибудь с "фитой". Вот таким резким, если угодно, большевистским образом они и действовали. Это утвердило у нас новую орфографию, которой теперь мы пользуемся и, я думаю, особых неудобств не испытываем. Я, например, могу спокойно писать, поскольку я филолог, занимаюсь историей языка, мне совершенно все равно, я могу писать и по старой орфографии, я знаю, куда поставить "ять", куда поставить "фиту", но я, честно говоря, не хотел бы, чтобы моих детей в школе учили, где нужно писать "фиту", чтобы они ходили по комнате и цитировали про "бедного белого беса", учась, как писать "ять".

Анатолий Стреляный:

 "Бедный бледный белый бес побежал обедать в лес" - такой стишок из слов, пишущихся с буквой "ять", заучивали до революции гимназисты. Гимназисты знали, что Россия это греческое слово, так греки назвали Русь, поэтому пишется с греческой буквой "омега". Название романа Толстого "Война и мир" не противопоставляло военные действия мирной жизни: "и с точкой" в слове "мир" означало человеческое сообщество, как раньше говорили, и сейчас говорят - "всем миром", то есть, все вместе. В 1964-м году советское общество восстало против ученых-лингвистов, готовивших новую орфографическую реформу.

Ирина Левонтина:

 В 64-м году орфографическая комиссия тогдашняя, председателем которой был Виноградов, имя которого носит теперь Институт русского языка Академии наук, а вдохновителем, душой всей этой комиссии был Михаил Викторович Панов, замечательный лингвист, фонетист, орфографист, та комиссия выступила с предложениями действительно чрезвычайно решительными. Тогда многое предлагалось изменить, это были своего рода романтики от орфографии. Тогда предлагалось написание "заец", потому что общий принцип - в русском языке нет беглой гласной буквы "я", а есть "е", поэтому, по общему правилу, нужно писать "заец". Тогда предлагалось писать "ночь" и все другие слова, которые оканчиваются на шипящие, без мягкого знака. Почему? Потому что мягкий знак после шипящих на конце слова не имеет фонетической функции никакой. В русском языке есть мягкий согласный "ч" и букву "ч" можно прочесть только одним образом, только как мягкий звук. А "ш" только твердый, парного нет, поэтому, пиши - не пиши мягкий знак, прочесть можно только одним образом. И мягкий знак поэтому фонетической функции, графической функции никакой не имеет, а различает части речи, склонения, в третьем склонении есть мягкий знак, в первом склонении нет мягкого знака в родительном падеже, и так далее. И вот говорилось о том, что у буквы функция должна быть фонетическая и поэтому менялось написание всех слов, "ночь", "мышь" и все прочие, их предлагалось писать без мягкого знака. То есть, довольно решительное действительно тогда было предложено реформирование орфографии. Но что произошло тогда? Эти кабинетные ученые долго работали, разработали свои предложения, а в Институте русского языка был такой замдиректора, спущенный сверху, Протченко, и он, не предупредив никого, внезапно взял и то, что называется, слил информацию о предлагаемой реформе в газеты. Произошел скандал, и все было похоронено, реформа погибла на корню. Обидно, что тогда не состоялось никакого содержательного обсуждения этого вопроса. Ведь такая была огромная проделана подготовительная работа, вышли замечательные книги, где рассказывалось об истории предложений по усовершенствованию орфографии и так далее. И теперь наши ученые наступают на те же самые грабли: они подготовили свои предложения в тиши кабинетов, в тайне и страшно боялись, что информация просочится, и были ужасно удивлены, что она почему-то просочилась в газеты в искаженном виде.

Валентин Выдрин:

 Для языка, чем больше реформ орфографии, тем для него хуже. Не случайно английский язык, который свою орфографию не хочет реформировать, именно он становится мировым, а не русский, который реформирует ее каждые 30 лет. Например, абхазский язык, у которого столько в течении 20-го века было реформ орфографии. Сначала они до революции писали кириллицей немножко, после революции их перевели на латиницу, и лет десять они писали латиницей. После латиницы их перевели на грузинское письмо, потому что это был период, когда Берия был у власти, и он решил, естественно, раз они в Грузии, пусть пишут по-грузински, хотя языки абсолютно неродственные, абхазский и грузинский. Берию осудили как шпиона и врага народа и они стали опять писать кириллицей. Таким образом, пять реформ орфографии на протяжении жизни одного человека. То есть, один и тот же человек пять раз должен был переучиваться писать на своем родном языке. Другой пример - немецкая орфография. Они точно так же придумали реформу, но сейчас начинается откат. Одна из самых влиятельных немецких газет, "Франкфурт Альгемайне", перешла назад на старую орфографию, потому что увидели, что новая орфография, выдуманная Институтом немецкого языка, она гораздо более противоречива, чем старая, несовершенная. Мне кажется, что более правы все-таки англичане, которые давно свою орфографию не меняют, пишут одинаково, пускай многие из них пишут с ошибками, с ошибками будут писать хоть с новой, хоть с совершенной, хоть с несовершенной орфографией, но, по крайней мере, написание должно быть устойчивым.

Ирина Левонтина:

 Предложение по реформированию орфографии обычно исходит из интересов пишущего, вернее, даже школьника, который учится писать - вот как ему проще запомнить правило. Между тем, ведь есть интересы и читающего, который, может быть, еще и важнее, потому что читает человек больше, чем он пишет и заведомо больше, чем он учится писать. А такая орфография, где есть "лишние" буквы, традиционная орфография, типа английской, она имеет свои преимущества. Похожие на слух слова зрительно очень сильно различаются. А ведь человек, грамотный человек, когда читает, он не складывает слова из букв, он читает иероглифическим способом, узнавая знакомые слова целиком. Поэтому, если похожие на слух слова сильно различаются, то и читать ему легче. Известно, что английский текст читается быстрее, чем русский. Во время реформы 17-го года, например, были выкинуты такие буквы как "ять" и "и десятеричное", а "ять" это к тому же еще и буква, выступающая над строкой, а "и десятеричное" буква с точкой. Такие буквы делают слова легко опознаваемыми. И в этом смысле их утрата конечно принесла с собой замедление, усложнение чтения.

Анатолий Стреляный:

 "Надо заколотить двери Академии наук, где заседают эти придурки, и попросить их заняться более полезным для народного хозяйства делом", - так недавно выразила общий гнев при известии о готовящихся изменениях в орфографии писательница Татьяна Толстая. Так в сталинское время говорили о "генетиках и кибернетиках и прочих лжеученых". Новые, отнюдь не революционные предложения Института русского языка потонули в возмущенном народном хоре.

Ирина Левонтина:

 Центральный Комитет Коммунистической Партии - нужно все слова писать с большой буквы, а "бог" и "рождество" все слова с маленькой буквы. Вряд ли кто-нибудь сейчас считает, что так и надо писать. Вообще сейчас пишут уже иначе, но никакого нормативного документа, который бы вот это разрешал, до сих пор не существует, существуют только старые правила. Сейчас мы пишем "пол-апельсина" через дефис, "пол-лимона" через дефис, но "полмандарина" слитно. Никакого смысла в таком противопоставлении, никакого языкового содержания здесь нет, за этим правилом ничего не стоит, это чисто условная вещь, которую просто надо заучивать.

Виктор Живов:

 "Жаренная отцом яичница" - это причастие и там два "н", жареная колбаса" - там нет зависимых слов, это прилагательное и там должно быть одно "н". "С утра жареная колбаса остыла". Вот объясните - "с утра" это зависимое от "жареная" или независимая от "жареного". Этот вопрос имеет решение, но попробуйте объяснить, что здесь нужно писать - слишком сложно. У нас нет никаких социальных предпосылок для того, чтобы что-то существенным образом менять. Мы не живем в тех условиях, как мы жили в начале 20-го века, когда большинство населения было неграмотным, стоял вопрос о борьбе с неграмотностью и так далее. У нас грамотное общество, не слишком грамотное, но кое-как оно справляется с употреблением письменного языка. И те языковые проблемы, которые сейчас стоят, скажем, неорганизованности, неумелости устной речи у большей части политической элиты, они, конечно, никакими орфографическими изменениями не решаются. Внимание, идёт продажа дипломов о высшем образовании, возможно купить диплом института в Москве, диплом будет, как настоящий!

Оригинал статьи: http://www.svoboda.org/programs/RYTT/2000/RYTT.121000.shtml
(C) Радио Свобода, 2000



На главную страницу | Русский язык | Русская речь в 20-м веке

Ведущий Анатолий Стреляный
Автор Елена Ольшанская

"Русская речь в 20-м веке"

В программе участвуют:

Е.А.ЗЕМСКАЯ - доктор филологических наук, профессор. Институт русского языка имени В.В.Виноградова, РАН
Р.И.РОЗИНА - кандидат филологических наук, Институт русского языка имени В.В. Виноградова, РАН; Институт лингвистики РГГУ
М.А.КРОНГАУЗ - доктор филологических наук, Институт лингвистики РГГУ
В.А.ПЛУНГЯН - доктор филологических наук, Институт языкознания РАН
Е.Е. ЛЕВКИЕВСКАЯ - кандидат филологических наук, Институт славяноведения РАН
Л.Л. КАСАТКИН - доктор филологических наук, Институт русского языка имени В.В. Виноградова, РАН
Л.П.КРЫСИН - доктор филологических наук, Институт русского языка имени В.В.Виноградова, РАН
Михаил СУББОТИН, США

Анатолий Стреляный:

"Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма", - писал в 1931-м году один из крупнейших поэтов века Осип Мандельштам. Через несколько лет он погиб в сталинском лагере. "Я глубоко убежден, что вся беда меньшевиков состояла в том, что на собственном знамени они написали "меньше", поэтому русский народ выбрал что побольше", - заметил другой политзаключенный, уже брежневского времени, Андрей Синявский. Тоже сидел за игру со словами. Власть пыталась подчинить себе не только мастеров слова, но и само слово, изъяснялась строго по-писаному. Знаменитое "нАчать" Михаила Горбачева было настоящим свидетельством перестройки, ведь в писаном тексте были бы проставлены и ударения.

"Как уст румяных без улыбки, без грамматической ошибки я речи русской не люблю", - писал Пушкин. Грамотная речь, язык образованных людей стал нормой с тех пор, как в России, по воле Петра, было учреждено новое гражданское наречие, а вслед за ним появилась изящная словесность. Долгое время никто не подозревал о том, что устный разговорный литературный язык имеет свои собственные правила и во многом не совпадает с книжным. Сорок лет назад об этом заявили российские лингвисты. Одним из авторов открытия была профессор-языковед Елена Андреевна Земская.

Елена Земская:

Интересно, что когда мы начали изучать разговорный язык, то мы сами были потрясены тем, как люди говорят и как они не замечают, как они говорят. Вот есть специфические номинации разговорного языка такого рода: "У вас есть чем писать?", - я имею в виду карандаш, ручку. Или: "у вас есть во что завернуть?", "у вас есть чем завязать?", - какая-нибудь веревочка, тесемка, не знаю что. Со мной был такой случай: на одной конференции в городе Горьком (еще тогда был не Нижний, а Горький) я рассказывала об этих номинациях и сказала, что они существуют в языке - сама была удивлена, когда услышала, что люди так говорят. Выступил тут же какой-то человек и сказал, что это все неправда, никто так не говорит. Потом он оказался в зале рядом со мной и вдруг он мне говорит: "Простите, у вас есть чем писать?". Я улыбнулась и ответила: "Слышите, как вы говорите?" Разговорный язык имеет так много особенностей на всех уровнях - и в фонетике, и в лексике, и в морфологии, и в синтаксисе, где угодно, что это особая система. Мы не говорим о двух языках, но мы говорим, что в системе одного русского литературного языка есть как бы два подъязыка - разговорный и книжный, кодифицированный. Они различаются, можно приводить очень много примеров, но вот один пример из области фонетики. Это похоже на анекдот, но это реальный случай. Один иностранный студент спрашивает у своего русского приятеля: "Что такое кит?" Тот отвечает: "Такое млекопитающее, плавает". "Да нет, это у вас есть какой-то другой кит". "А где ты слышал это слово?" "Да вот я был у Васьки в гостях, и мать ему говорит: что у тебя на столе, кит книги, кит бумаги?". То-есть, это быстрое, убыстренное, аллегровое произношение, при котором из сочетания "какие-то" остается звучание только "кит". Очень часто, когда нужно задать вопрос, люди произносят только тему этого вопроса, ради чего он задается, и эта конструкция самая простая - именительный падеж, а дальше все остальное добавляется. Вот вполне нормальные вопросы: "Какой класс ваш сын учится?" - и это не ошибка, так часто говорят. "Какая порода ваша собака?", или: "Я собираюсь уезжать на три недели. Командировка". Это именительный падеж, который все поясняет. Об этом можно долго говорить. У нас ведь написано шесть книг о разговорной речи, больших толстых книг, где рассматривается и синтаксис, и фонетика, и морфология.

Раиса Розина:

Нормы разговорной речи позволяют строить, так сказать, неправильные предложения, опускать какие-то члены предложения, какие-то слова, иногда не согласовывать слова друг с другом, обрывать предложения там, где они в письменной речи никогда не обрываются. А если говорить о диалоге, то разговорная речь позволяет не соблюдать того, что всегда соблюдается на письме. Одновременно говорить людям, слушая, а иногда даже не слушая друг друга. Вспоминаю один диалог, который я слышала недавно, стоя в очереди. Разговаривали три женщины, примерно одного возраста, около пятидесяти лет. И возник вопрос о том, хорошо ли вообще иметь собак, можно ли иметь собак в городе. Я была потрясена тем, что каждая из них произносила параллельно свой монолог. Это то, чего в письменной речи не может быть. Одна говорила о том, что собаки прекрасные животные, умные, но во всем виноваты владельцы. Другая упорно, с повторами, рассказывала, как собака чья-то, подойдя к ней, ее укусила или хотела с ней поиграть в то время, как сама эта женщина не хотела, чтобы с ней играли. А третья рассказывала о том, как она старается гулять с ребенком подальше от тех мест, где бывают люди с собаками. Они друг друга не слышали. Потом к концу этот хор вдруг прекратился, и они снова стали обмениваться какими-то репликами. Вот это очень характерная для разговорной речи картина. Типичный русский разговор.

Владимир Плунгян:

Русская речь очень подвижная, эмоциональная и не плавная. Это отмечают многие иностранцы. Скажем, западноевропейские языки с однородной, плавной интонацией, которая либо повышается, либо понижается к концу предложения. С точки зрения тех людей, русская речь - это что-то на грани скандала. Когда человек, не знакомый с русским языком, спрашивает: вы поссорились, вы недовольны друг другом? Нет, мы просто разговариваем. Но так принято по-русски, мы то повышаем, то понижаем голос. Живой, подвижный, эмоциональный ряд. Ну и, конечно, подвижное ударение, которое может падать на любой слог, на первый, на второй и на последний. Более того, самые частотные русские слова еще и меняют ударение в склонениях, спряжениях: голова, голову, голов.

Анатолий Стреляный:

До революции признаком хорошего воспитания у мужчин было приветствие: "Здравия желаю!", прощались словами: "Честь имею!". Мужчины говорили "покорнейше благодарю", а женщины - "благодарствуйте". Работать можно было на фабрике, на земляных работах, а в учреждениях "служили". Получали не зарплату, а "жалованье", было выражение "оклад-жалованье". Не было никаких медсестер, только "сестры милосердия". Они делали "вспрыскивания", а не уколы. Пить советовали "отвАрную", а не кипяченую воду. Об этом вспоминал академик Никита Ильич Толстой. Революция взорвала не только жизнь, она резко изменила язык. "Жили-были две шмары - Татьяна и Ольга. У них были два ухажеры - Ленский и Онегин", - из школьного сочинения начала 20-х годов.

Максим Кронгауз:

Власть начинает использовать язык в разных нужных ей функциях. Например, в советский период власть безусловно использовала язык в некой ритуальной функции, когда речь шла не о передаче информации, а о специальном ритуале. Ну, прежде всего, речь идет о различных партийных съездах, партсобраниях и прочем. Совершено очевидно, что речи на этих мероприятиях не служили для передачи информации, это был своего рода ритуал, проверка на лояльность. И в этой функции язык приобретал специфические черты. Для новояза, который власть использовала в этих ситуациях, характерен усложненный синтаксис, не обязательна понятность текста. Недаром - это знают прекрасно советские студенты, сдававшие научный коммунизм, историю КПСС и так далее - что тексты из этих учебников практически нельзя было пересказывать, они не поддавались пересказу, их скорее надо было заучивать наизусть.

Анатолий Стреляный:

Краткий курс истории ВКП(б), вышедший в 38-м году, был первой книгой, которую в советской России читали массово, сомкнутыми рядами, в армии, на гражданке, в кружках политпросвещения. Для людей того времени слова имели магическую силу, большую, чем для современных людей. "Лакеи империализма", "предатели рабочего класса", "наймиты капитала", - эти метафоры, эти ругательные сравнения приобретали практический смысл. "Казалось бы, идеологический диверсант много легче и лучше прямого диверсанта, который взрывает мосты и подбрасывает в колодцы стрихнин. Ан нет, идеологический - ишь как извивается! - означает увертливую силу, вроде самого черта", - писал Андрей Синявский.

Елена Левкиевская:

Словом можно испортить человека, нанести ему вред, вызвать болезнь или даже смерть, если это слово вредоносное, и наоборот, вылечить человека, исправить какие-то стихийные бедствия. Если, например, засуха, то словом можно вызвать дождь, если, наоборот, идут ливни, то словом можно эти ливни остановить. То-есть, слово - это дело, слово - это действие, поэтому со словом нужно быть предельно осторожным. В народе существует представление о добрых и злых минутах, которые бывают непонятно когда, но в сутках бывает минута, когда все, что ты скажешь, может буквально исполниться. Поэтому существуют запреты, например, ругать ребенка или проклинать кого-либо, потому что, может быть, ты произнесешь это именно в ту самую минуту, когда это все реализуется буквально. Что касается советского языка, или языка, который использовала официальная власть для навязывания народу каких-то своих идей, то здесь, конечно, очень сильно проявилось магическое отношение к слову как к форме воздействия на окружающий мир, к форме древнего заклятья. Когда всюду на домах были развешаны плакаты типа: "Мы придем к победе коммунизма", вот это и был как бы способ идти к победе коммунизма с помощью этих лозунгов. При том, что реально ничего в этих направлениях не делалось, не приближало тот рай на земле, который должен был быть при коммунизме, при этом обилие этих лозунгов должно было внедрить в мозги людей, что такое движение к победе коммунизма идет. Слово заменяло собой реальное действие и было этим действием. У тебя дырявые башмаки, тебе нечем кормить ребенка, кто-то сослан в лагерь, получил, еще хуже, десять лет без права переписки, но зато мы придем к победе социалистического труда, но зато от Москвы до Британских морей Красная армия всех сильней. То есть, это была своего рода анестезия, которая позволяла людям существовать одновременно в двух параллельных мирах.

Леонид Крысин:

Особые лагеря, особые распределители, спецполиклиники, спецраспределители - вот этими двумя словами и образованиями с их помощью были наводнены документы. Разговорная речь партийных и административных работников, все было зашифровано под кодами "особый" и "специальный". А скрывались за этим очень иногда неприятные реалии: то, что связано со "спец" - это либо какие-то льготы для власть имущих, либо какие-то неприятности для тех, кого преследуют. Параллельно шел процесс и в речи обыденной. Люди играли и шутили, советская власть называлась "Софьей Власьевной" по первым букам С.В.

Анатолий Стреляный:

За популярную шутку: "Где Госстрах, не знаю, а Госужас на Лубянке" в 1937-м году давали десять лет лагерей. Язык казенный и язык бытовой почти не пересекались. Ученый-лингвист А.Н. Селищев обнаружил, что в первое десятилетие советской власти в рабоче-крестьянской среде слово "сознательный" понималось как сознаться, "элементом" считался выдающийся человек. "Пленум" равнялся плену, "регулярно" значило срочно, а "инициатива" - "это какая-нибудь национальность". Газетчики были плоть от плоти этой среды. Приходилось пускать "под нож" тиражи газет с лозунгами, вроде "На смену вредителям придут миллионы комсомольцев", в связи с громким политическим процессом. Или: "Свиньи поведут нас к коммунизму" - навстречу сельскохозяйственному пленуму.

Максим Кронгауз:

Это не просто сосуществование двух языков, это распределение языков по различным сферам. Одна из этих сфер воспринимается как высшая, другая как низшая. Для Древней Руси это была сфера религиозной и обыденной жизни. Для советского периода такой высшей сферой стала сфера идеологическая. Ритуал, как религиозный, так и коммунистический, можно было разрушать сознательно, а иногда бессознательно. Разрушается он с помощью специальных действий, неприличных, например, действий или неприличных табуированных слов. В русском языке это русский мат. И правильное поведение состояло в том, что в церкви подобного рода слова произноситься не должны, а, скажем, в "антиместах", в местах, специально предназначенных для низшей жизни, в бане, эти слова, наоборот, очень уместны и произносятся. Аналогичные вещи происходили в советское время. Естественно, никакого мата не должно было быть в официальных речах, с другой стороны, те же партийные функционеры с удовольствием матерились на каких-то банных встречах, как бы освобождаясь от этого высокого ритуала. Более того, по-видимому, распространение мата среди российской интеллигенции тоже было своего рода очищением от новояза. Показателем того, что мы говорим не на новоязе, а на обыденном языке. В этом смысле, мат принял знаковую функцию. И очень многие литературные произведения антисоветские были построены на разрушении ритуалов.

Елена Левкиевская:

Матерная речь несет на себе магические, в том числе защитные функции. Известно, что когда нечистую силу нельзя отогнать молитвой, то последнее средство - это матерная брань, в частности, лешего так отгоняют. Многие этнографы, которые сравнивали русское отношение к матерной брани с украинским отношением, делали сравнение не в пользу русского народа. Они всегда говорили о том, что как раз в украинской культуре строже следят за тем, чтобы дети не ругались, сами мужчины в гораздо меньших случаях употребляют бранные слова. А в русской культуре, к сожалению, гораздо свободнее с этим обращаются. Матерная брань вредоносно действует на кости покойных родителей и оскорбляет фактически всю вселенную, что приводит к нарушению правильных взаимосвязей в этой вселенной и к каким-то страшным стихийным бедствиям. Запрещалась матерная брань, скажем, в хлеву по отношению к скоту. Это объяснялось тем, что домовой не любит матерной брани и может наказать за нее. То есть, существовали, пусть мифологическим образом осмысленные, но вполне понятные и реальные запреты, которые ограничивали употребление бранной лексики в совершенно различных ситуациях.

Максим Кронгауз:

Своеобразие русского мата заключается в том, что его непристойность существует на фонетическом уровне, а не на семантическом. Мы можем не иметь в виду какие-то половые извращения или половые действия, мы просто не должны, хотя это часто нарушается, но, тем не менее, мы не должны произносить соответствующие звуки. Нельзя даже цитировать другого собеседника, цитируя, ты сам ругаешься. Отсюда, кстати, возникает следующий эффект - эти корни матерные существуют не только как обозначения, связанные с половой сферой, но значат все, что угодно. Например, в русском языке чрезвычайно богатое словообразование, связанное с этими корнями, многие глаголы имеют значение обмануть, побить и так далее. Но само упоминание этого набора звуков уже является непристойностью, даже если это обыденное значение, типа обмануть.

Леонид Касаткин:

Существует очень хороший 17-томный Академический словарь современного русского литературного языка. Это пока самый большой академический словарь. В нем около 120 тысяч слов. Но вот сейчас выходит словарь, который включает в себя слова только диалектные и только одной области - Архангельской. Архангельский областной словарь. Он еще только начал выходить, хотя уже вышло десять выпусков, но сколько там будет выпусков, я сказать не могу, авторы сами не знают. Потому что в этом словаре должно быть больше 170 тысяч слов. Причем, это только слова, отличающиеся от литературного языка. А таких словарей уже очень много, в разных регионах России создаются такие словари.

Вот эти диалектные слова и создают богатство, огромное богатство литературного языка. Но богатство литературного языка не только в словах, оно и в грамматике. В одних случаях одни грамматические формы употребляются, в других местах другие грамматические формы, синтаксис разный. Например, в литературном языке мы говорим: "пошла по грибы", "пошла по воду", "пошла по ягоды", - вот, пожалуй, и все случаи, когда можно употребить предлог "по" в значении цели движения: пошла за чем? - за грибами. Но нельзя сказать: "пошла по сахар в магазин". А на Севере так скажут, и этот предлог употребят с самыми разными словами. "Пошла по корову", "пошла по председателя", "пошла по крупу в магазин". Это особая синтаксическая конструкция. Есть много и других интересных синтаксических конструкций, которые сохраняют многие диалекты с глубокой древности, с глубочайшей древности.

Елена Левкиевская:

Диалекты и говоры - это исторически сложившиеся языковые формы, они отражают те древние черты локальных языков тех племен, которые существовали на территории восточного славянства в очень далекую эпоху. То есть, тогда, когда русский язык только начинал складываться. И первоначально русский язык, как, наверное, любой другой язык, существовал как совокупность этих говоров, как совокупность племенных диалектов. И только потом, в процессе объединения племен, когда начали складываться единые на всем пространстве для этого народа языковые черты, тогда стал вырабатываться так называемый наддиалектный тип языка, который был общим для всего этого народа и который обслуживал нужды всей общности, независимо от того места, где жил тот или иной человек. При этом говоры в крестьянской среде, в сельской среде продолжали прекраснейшим образом сохраняться. Они сохраняются и до сих пор, и они составляют собой естественное богатство любого национального языка, в том числе и русского, они питают собой русский литературный язык. И нужно сказать, что это никакие не отклонения от нормы.

Леонид Касаткин:

В начале 30-х годов у нас возникла широкораспространенная теория о том, что наш язык, язык Советского Союза будет так развиваться, что в конце концов все языки сольются в единый язык. Объявили, что русские диалекты - это извращения литературного языка, что нужно с ними бороться. Представьте себе, ребенок приходит домой и говорит: "Мама, ты говоришь неправильно. Бабушка, ты говоришь неправильно. Вот я теперь правильно говорю". Это было воспитание неуважения к своим предкам, не только к их языку, но и вообще к предкам, к их быту, к их жизни, к их прошлому. Это в школе уже воспитывалось, воспитывался комплекс неполноценности.

Анатолий Стреляный:

Еще в 20-е годы диалектологию - науку о местных говорах, преподавали в советских педагогических институтах. Дети в сельских школах вместе с учителями изучали родной говор. С началом великого перелома - коллективизации - диалектную речь начали преследовать, как и ее носителей.

Леонид Касаткин:

Сколько раз мне и моим коллегам приходилось приезжать в деревню, и когда мы говорили, что мы хотим записывать их рассказы о своей жизни, они не понимали нас, они думали, что мы смеемся над ними и даже говорили: ага, вы записываете на магнитофон для того, чтобы потом над нами смеяться, какие мы смешные, как мы неправильно говорим. И много усилий приходится часто прилагать для того, чтобы убедить людей, что наоборот для нас их язык это язык красивый. На Севере окают, то есть на месте "о" произносят "о", а на месте "а" - "а" в безударном положении. Мы различаем только под ударением "о" и "а" в литературном языке, мы говорим "воды" и "травы", но "вода" и "трава" произносим в первом предударном слоге как один и тот же звук. Это "аканье". А на Севере скажут "вода" и "трава". Вторая черта - это произношение "г" как в литературном языке. Мы говорим "город", "голова", "нога", и на Севере произнесут этот же самый звук "г", и на конце слова, на месте "г" произносится "к". А в южном наречии - щелевой звук. Есть такая пословица: "Старый друг лучше новых двух" - я ее произнес как в литературном языке, но, самом деле, тут рифма утрачена, а возникла она на Юге, там рифмуются слова: "друх" и "двух". В литературном языке есть три времени - настоящее, прошедшее и будущее. В некоторых говорах есть еще время, которое лингвисты называют плюсквамперфект - давно прошедшее время. Мы скажем, например, "я жил в городе" и непонятно, когда это было, это было в прошлом, но когда? В прошлом году или очень давно или недавно - здесь не выражено. А во многих северных говорах есть давно прошедшее время, и тогда для того, чтобы сказать, что это давно было, они скажут: "я жил-был в городе". "Жили-были старик со старухой" - это остаток той самой старой формы, то есть, жили очень давно.

Владимир Плунгян:

Есть очень интересная лингвистическая граница между Западной и Восточной Европой, это языки, которые имеют плюсквамперфект -"будущее в прошедшем", и языки, которые его не имеют. Можно себе позволить предположить, что за этим кроется культурное отношение к времени. Те языки, которые имеют много категорий, привыкли думать о том, что за чем идет, каков временной порядок, начиная с древних римлян, с их точностью, с их легионами, маршировавшими по Европе, и кончая современными романскими, германскими народами, с их точностью, пунктуальностью, такой, я бы сказал, религией времени. Кто знает, может быть это и отразилось в языке, во всяком случае, ничего невероятного в этом нет. Главное в глаголах этих языков ответить на вопрос, что за чем идет, что было раньше, что позже. Для русского языка эта идея абсолютно незначима. Это можно выразить в русском языке, но в 90% случаев это не выражается. Для русских глаголов существенны такие вещи, как закончено действие или нет, долго оно происходило или оно происходило очень быстро и коротко.

Анатолий Стреляный:

Крестьянские говоры в городском котле превращались в неграмотное косноязычие, в просторечие. "Длиньше", "ширше", "ехай". Советские газеты любили писать о "смешинке" или "грустинке" в глазах комсомолки или мудрого партийца.

Леонид Крысин:

В определенных социальных слоях принято употреблять уменьшительные формы. Я пришел делать глазную операцию, медсестра мне говорит: "Грудочкой упритесь сюда, подбородочек поставьте на эту подставку". Хотя это обращение не к ребенку. Вот эти уменьшительные слова: "подбородочек", "височек", "грудочка", они не обозначают, естественно, маленьких предметов, а это своеобразно понимаемая вежливость. Считается, что если незнакомому человеку говорить "подбородок", "грудь", "виски" - это грубо, а если уменьшительные произнести, то это будет более вежливо, такая форма обращения. Просторечье как раз этим отличается. В просторечии современном очень много именно такой ложно понимаемой вежливости. У нас была вахтерша в институте, которая вместо "бабье лето" говорила "женское лето" - ну неудобно "бабье лето" - грубо, а "женское лето" - это прилично.

Анатолий Стреляный:

Жаргон - язык определенной группы людей. Мы скажем "добЫча угля" - это литературное ударение, а горняки скажут "дОбыча". Мы говорим "кОмпас", но моряки никогда так не скажут, они скажут "компАс". Мы скажем "возбужденО уголовное дело", а милицейские, даже генералы, провозглашают: "возбУждено уголовное дело". Преступники создают свой язык, чтобы другие люди не понимали их. Но есть и так называемый общий жаргон. Недавно филологи Елена Земская, Раиса Розина и Ольга Ермакова опубликовали Толковый словарь русского общего жаргона - "Слова, с которыми мы все встречались". Руководителем проекта была Раиса Розина.

Раиса Розина:

Безусловно, самое первое по частотности слово - "совок". Это слово, которое стало активно, я бы даже сказала, агрессивно занимать свои позиции сразу с начала перестройки, как определение всего того, что не любили, от себя отвергали. Примеров употребления этого слова столько, что, вообще говоря, я их перестала собирать. Это слово употребляют почти все, независимо от того, нравится это слово или нет. Второе слово по популярности - это слово "тусовка". Я сама чувствую иногда, что не могу без него обойтись, но самое интересное, что я поймала такого блюстителя чистоты русского языка, как Александр Исаевич Солженицын на том, что он употребляет это слово. "Совок" и "тусовка" - только первые по значимости. Есть, скажем, слово "беспредел", очень частотное слово, оно проникло из уголовной среды, потому что беспределом называется кровавое преступление на зоне. Если бывает восстание на зоне, при этом убивают охрану, вот это называется на уголовном жаргоне беспределом. Это слово в какой-то степени показывает, что происходит сейчас в России, к сожалению. Оно показывает, как некоторые понятия уголовного мира втаскиваются не просто в литературный язык, а втаскиваются в сознание людей. И даже если слово "беспредел" употребляют в самых благородных целях, возвышенном контексте, оно тянет за собой такой вот уголовный шлейф.

Елена Земская:

Спрашивают, почему общий жаргон? Потому что мы выбрали для этого словаря такие слова, которые могут употребить все или почти все носители литературного языка. Они звучат по телевизору, по радио, они встречаются в газетах и журналах и их употребляют очень культурные люди. Мы, когда занимались этим словарем, внимательно слушали, как говорят люди, ну и до сих пор это, конечно, продолжается, и были совершенно потрясены, когда услышали, что Солженицын сказал по телевизору: "Я на тусовках не бываю и не хочу бывать", а Дмитрий Сергеевич Лихачев сказал: "на халяву". Если такие люди употребляют подобные слова, то что тут говорить, значит эти слова действительно общие. Подобные слова употребляют очень высококультурные, образованные люди. Например, слово "челнок", в нем нет ничего грубого, оно очень выразительно показывает, имеет такую внутреннюю форму, которая показывает, как действует этот человек. То есть, он едет в одно место, возвращается, продает, едет снова в то же место, покупает, продает и так далее, то есть, вращается, как челнок в ткацкой машине. И, что мне нравится - в этом слове нет ничего снисходительно-отрицательного. Потому что если про такого человека сказать "спекулянт", значит его обругать, а если говоришь "челнок", просто показываешь сферу его деятельности. То есть, такие слова отражают даже и новые отношения в обществе, новое отношение к роду деятельности, понимание того, что, может быть, такая деятельность для нас сейчас полезна и необходима.

Раиса Розина:

Скажем, когда какой-то официальный документ называют словом "ксива", которое заимствовано в русский общий жаргон из идиша, а в идиш из иврита, как, кстати сказать, многие жаргонные слова, оно вносит оттенок невероятного презрения. Меня все время держит в напряжении слово "мусор", которое значит "милиционер". У него множественная форма "мусора". Вот по поводу этого слова у нас существует несколько предположений о его происхождении, самых разных, в общем, они не противоречат друг другу. Одна из гипотез, что это из иврита, где "масер" - полиция. Правда, вторая гипотеза была высказана одним русистом и она тоже, наверное, должна быть принята, потому что он предположил, что это слово происходит из аббревиатуры "МУС" - Московский уголовный сыск, очень старая аббревиатура, еще дореволюционная. И та, и другая гипотеза вполне заслуживают внимания, ни та, ни другая не может быть опровергнута. Очень интересно другое воровское слово - "малина". Слово "малина" употребляется в русской речи в разных контекстах, нельзя сказать, чтобы это было очень частотное слово, но это устойчивое слово. "Малиной" называлась "воровская квартира" очень давно, "малиной" в то же время называется удовольствие не вполне разрешенное, потому что можно сказать: "ну вот началась малина". Это что-то, что не разрешается жесткими правилами. Происхождения этого слова я не знала, но профессор Иерусалимского университета Иосиф Гури, с которым я консультировалась по поводу тех слов, которые подозревала в ивритском происхождении, сказал, что есть слово "мелина", которое было популярно в Одессе до революции, по его сведениям, и снова стало популярным во время Второй мировой войны. "Мелина" значит убежище, место, где можно скрываться. И оно употреблялось в Одессе дореволюционной как место, где могли скрываться воры и уголовники. Но во время Второй мировой войны оно обозначало место, где можно было скрывать евреев.

Леонид Крысин:

Такого наплыва жаргонных элементов в обычную интеллигентскую разговорную речь раньше не было. Именно о жаргонизации интеллигентской речи заговорили в последние два десятилетия, конец века, так сказать, этим отмечен. А раньше это все-таки были сферы разделенные. Жаргон - это жаргон, это определенная субкультура, это люди, носители этой субкультуры, и не надо с ними смешиваться, потому что это более низкая культура. Так, по крайней мере, в интеллигентской среде воспринималось. Сейчас ориентиры немножко поменялись, и то, что раньше осуждалось как низкое, недопустимое в культурном общении, сейчас более или менее свободно попадает в речевой обиход культурных людей, но с оговорками, с интонационными выделениями.

Анатолий Стреляный:

Вот одна из официальных бумаг, подписанных мэром Москвы Юрием Лужковым: "В связи с проведением праздника Святой Пасхи: 1. Одобрить план основных общегородских мероприятий.
2. Организовать проведение работ по праздничному оформлению..."
Бюрократический казенный язык: "зеленые массивы", "макаронные изделия", "ремонт", "пошив одежды", вместо "починка", "шитье", по мнению лингвистов, гораздо хуже, вреднее жаргонизации. В начале 60-х годов повесть Солженицына "Один день Ивана Денисовича" стала не только общественным, но и лингвистическим взрывом. Такие слова, как "шмон", "вертухай", "зэка" были известны многим, но впервые оказались напечатаны. После этого они уже открыто вошли в разговорную речь. Под крики негодования, лагерная лексика перешагнула через колючую проволоку, потому что никакими другими словами нельзя было описать лагерную действительность. Примерно в то же время появились песни Высоцкого, Галича, Окуджавы. Как паролем, люди обменивались выражениями из романов Булгакова. Все это продолжается до сих пор.

Елена Левкиевская:

В течение 20-го века фактически разрушились и старомосковская, и старопетербургская произносительные нормы, которые являлись эталоном произношения для русского литературного языка. И на их месте сложились новые нормы, с совершенно другими, ну не с совершенно другими, но все-таки с очень многими другими признаками. Мы сейчас говорим не так, как говорили люди в начале 20-го века. Были утрачены или отошли в пассивную часть словаря многие лексемы. В то же время русский язык испытал огромное влияние других языков, в частности, английского, особенно в последние десятилетия. Появилось много понятий, не известных в начале 20-го века, и, соответственно, слов, которые должны обозначать эти понятия и реалии. И это тревожит очень многих наших лингвистов, которые считают, что это засорение русского языка, его искажение. Хотя лично я особо большой беды не вижу, потому что русский язык - все-таки мощная система, которая способна переварить в себе даже очень большой пласт иноязычной лексики. И я думаю, что лет через пятьдесят эти слова полностью адаптируются в русском языке, а многие из них просто исчезнут за ненадобностью.

Леонид Крысин:

Довольно часто, особенно в 20-е годы, говорилось о полной разрухе, что русский язык гибнет , особенно это для эмигрантской литературы было характерно, - что гибель, полная смена ориентиров в самом языке, разрушение традиционной нормы. Но, мне кажется, что русский язык справился с разрухой 20-х годов (с разрухой в языке, я имею в виду, не в социальной жизни), - естественно, в языке было отражение этой разрухи. Дальше было тоже много неприятного, когда боролись с "низкопоклонством перед Западом" в конце 40-х годов, запрещали многие заимствования, которые укоренились в языке, - вместо "экскаватора" надо было говорить "трактор с обратным ковшом". В общем, изгонялись укоренившиеся иноязычные слова, вместо них придумывали специально русские. Но все это отошло, такая шелуха спадает с языка. Многие подчеркивают, и я с этим согласен, что язык - саморазвивающаяся и самоочищающаяся система. Если не мешать этой системе, она сама сбросит ненужную шелуху и оставит то, что функционально, важно и нужно. И мне кажется, что 20-й век показывает, что именно таков процесс.

Оригинал статьи: http://www.svoboda.org/programs/rytt/2001/rytt.011401.asp

Дата передачи: 14.01.2001
(C) Радио Свобода, 2001
 


На главную страницу | Русский язык | Русская речь в 20-м веке


TopList

Оформление (C) Арнольд