Есть вещи, которыми мы пользуемся с той степенью автоматизма, которая просто исключает вопрос об их происхождении, а уверенность в том, что они были всегда, не дает нам поинтересоваться, кто их выдумал. В самом деле, кто изобрел ложку? Или пуговицу? Где и кем впервые разработаны дорожные знаки? Желая узнать, как что пишется или толкуется, мы привычно берем в руки словарь. И вряд ли задумываемся о том, что этот словарь ведь кто-то составил. Как вообще пишутся словари?
Что мы знаем об авторах самых знаменитых словарей русского языка - Дале, Ушакове, Ожегове? Какую-то ерунду из рубрики "Это интересно" - что-нибудь вроде того, что Владимир Даль по национальности был не русским, а наполовину датчанином.
О Сергее Ивановиче Ожегове не знаем даже такого пустяка: далеко не каждый правильно поставит ударение в его фамилии, очень немногие слышали о том, что "Словарь русского языка" за последние 50 лет издавался двадцать четыре раза (Сергей Иванович шутил, что по тиражам его словарь не уступает трудам всех классиков марксизма-ленинизма вместе взятых).
И даже те, для кого словарь Ожегова стал настольной книгой, знают о его авторе очень мало. Быть может, 100-летие со дня рождения этого замечательного ученого-лингвиста станет поводом наконец поинтересоваться...
Ожеговы - фамилия уральская. Она происходит от слова "ожег" (с ударением на О) - так в старину называлась палка, которую окунали в расплавленный металл, чтобы определить степень его готовности к разливке. Сергей Иванович говорил детям, что они все происходят от одного из демидовских крепостных, которому чудом удалось спастись из затопленных подвалов Невьянского завода (этот эпизод уральской истории красочно воссоздан в фильме "Петр I", снятом по роману А.Н. Толстого). Достоверно известно, что дед Сергея Ивановича более полувека работал на Екатеринбургском заводе, имел четырнадцать сыновей и дочерей, и все они получили высшее образование. Выходит, тяга к знанию, к науке у Ожеговых - фамильная черта.
Сергей был нетипичным студентом. Он очень торопился, перешагивал этапы и вообще спешил жить: еще учась в университете, он уже начал преподавать русский язык. Вместе с тем он мог "застрять" на том, что его интересовало: например, он был единственным, кто записался на курс этимологии славянских языков к академику Борису Ляпунову, да так в одиночку и прослушал этот курс. Университет он закончил в 1926 году, но еще до этого стал своим в узком кругу ленинградских лингвистов, стал младшим коллегой таких всемирно известных ученых, как Борис Ларин и Виктор Виноградов. Особенно важным для него стало знакомство с Дмитриевым Николаевичем Ушаковым, автором первого после Даля четырехтомного "Толкового словаря русского языка". Рыбак рыбака видит издалека: маститый ученый сразу почувствовал во вчерашнем студенте родственную душу, привлек его к своей работе, и Ожегов стал часто, порой надолго ездить в Москву.
В 1935 году он познакомился с другим корифеем отечественной лингвистики - Александром Реформатским. Это был очень колоритный человек: веселый, импульсивный, не дурак выпить и пофлиртовать, он начисто опровергал своим обликом и поведением традиционное представление об ученом как скучном кабинетном затворнике. "Филология - дело веселое", - любил повторять Реформатский. Вслед за ним Ожегов стал внимательнее прислушиваться к живому языку улицы, очередей, коммунальных квартир... Тем более что, переехав незадолго до войны в Москву, Сергей Иванович волей-неволей вынужден был сменить языковую среду: вместо большой комфортабельной интеллигентской квартиры на Фонтанке, где жили родные, близкие люди, семья оказалась в двух комнатах коммуналки на Смоленском бульваре рядом с незнакомыми соседями, принадлежащими к совсем иному кругу.
Раньше здесь жил какой-то ответственный работник. Его вместе с женой арестовали и расстреляли, детям оставили одну из комнат, где поселились еще и их опекуны (еврейская чета), а еще одну комнату занимала фрау Бетти, вдова немецкого антифашиста, бежавшего от Гитлера, но, разумеется, арестованного НКВД. Смешение языков было фантастическим. Например, опекунша приходила из магазина и сообщала: "Фрау Бетти, хейте ин гастроном привезли цвей таузанд ящикен с мандаринами, унд штейт очередь бис цум почта". "Унмеглихь!" - восклицала фрау Бетти. Орловским говорком вступала в разговор домработница Нюра. Ожегов, сидя за обеденным столом, с большим интересом прислушивался через приоткрытую дверь к этому истинно вавилонскому разговору. Именно тогда он и начал работать над своим ныне знаменитым словарем.
В 1941 году, после первых бомбежек Москвы, Ожегов отправил семью в Ташкент, а сам записался в ополчение, что для русского интеллигента в ту пору было совершенно естественно. Вскоре, однако, выяснилось, что как крупный ученый (скрыть это не удалось) он подлежал "бронированию". Не попав на фронт, Сергей Иванович стал директором Института языка и письменности АН СССР и оставался на этом посту вплоть до возвращения из эвакуации прежнего руководства. Сам он никуда уезжать не хотел, так как никогда не верил, что немцы смогут взять Москву. При свете керосиновой лампы под грохот бомбежек ученый сидел за своим старым столом и работал над словарем.
Страшные известия приходили из Ленинграда: в блокадную зиму 1941-1942 годов погибла практически вся родня Ожеговых. Чудом уцелела только трехлетняя племянница Наташа. Ее следы затерялись на два с лишним года, но Сергей Иванович все же отыскал девочку, привез ее в Москву и удочерил. Всю войну ученый мужественно переносил неизбежные трудности - скудный паек по карточкам, какой-то неведомый "филичевый" табак (Ожегов утверждал, что до войны этим табаком был сплошь засыпан чердак московского Манежа, чтобы жучок не ел его деревянные конструкции)... В институт он ежедневно ходил пешком пустынными пречистенскими переулками.
В эти годы Сергей Иванович работал не только над "Словарем русского языка". Еще в конце 30-х годов он задумал необычный, пионерский по своему характеру "Словарь к пьесам А.Н. Островского". Ему помогали историк и писатель Николай Ашукин и известный театральный деятель Владимир Филиппов. К концу 40-х годов этот замечательный труд был окончен. Его набрали, но в это время из ЦК затребовали верстку. Что уж там нашли идеологи, неизвестно, но выпуск словаря запретили и набор рассыпали. Слава богу, сохранились оттиски, с которых только в 1993 году удалось сделать репринтное издание. Формула "рукописи не горят" до сих пор как-то невольно ассоциировалась у нас с крамольными романами или антиправительственными памфлетами, но факт запрещения сугубо академической работы языковеда, по-моему, гораздо ярче рисует нам картину идеологического абсурда, воцарившегося в культурной жизни страны на излете сталинской эпохи.
Ожеговский словарь называют "малым Ляруссом", подчеркивая тем самым не только его простоту и общедоступность, но и исключительно высокий уровень его подготовки. Особенно восхищает то, что эту грандиозную работу ученый проделал в одиночку. Начиналась она, правда, как коллективная, но постепенно соавторы (Г. Винокур и В. Петросян) от нее отходили. Несмотря на то, что их вклад в работу (так же, как и вклад главного редактора академика С. Обнорского) был чисто номинальным, Ожегов посчитал этически необходимым упомянуть их как участников подготовки первого издания словаря, вышедшего в 1949 году.
Ожегов умер рано и неожиданно. В октябре 1964 года во время операции ему перелили кровь, зараженную вирусом инфекционного гепатита. Нелепая случайность оборвала жизнь ученого в самом расцвете сил.
Вместе с тем надо признать, что бешеная популярность и спонтанно родившаяся массовость "Словаря" нравились далеко не всем. Россия - "страна красных глаз": завистники появились у Ожегова сразу же, как только вышло первое издание. На его титульном листе стоял гриф Института русского языка, что дало повод издательству усомниться, не написан ли сей труд в порядке выполнения автором служебных обязанностей и следует ли платить ему гонорар (не довольно ли ему будет зарплаты?). Пришлось доказывать, что на работе Ожегов исправно исполнял другие обязанности, а "Словарь" писал дома, в свободное время. В этом году по традиции пройдет акция "Бессмертный Полк", все города России уже готовятся к проведению праздничного парада. Подробности проведения на neva24.ru , узнайте как зародилась народная инициатива, и какие изменения произошли сейчас.
Отдельная история связана с появлением на обложке словаря имени Н.Ю. Шведовой. Пикантность ситуации в том, что Н. Шведова была аспиранткой Сергея Ивановича, а отплатила своему учителю похожей на донос рецензией, опубликованной в журнале "Советская книга". Чего стоит, к примеру, ее критика того, как толкуется Ожеговым слово "коммунизм" (между прочим, Сталин был еще жив)!
Но самое интересное было еще впереди. В 1972 году для подготовки девятого издания "Советская энциклопедия" привлекла научного редактора. Угадайте его фамилию. Правильно, это была Шведова. Мало того, через 20 лет знаменитый словарь вышел в частном издательстве под двумя именами - С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой. Сын и наследник ученого по этому случаю горько заметил: "Что делать, время идет, нравы меняются, может быть, вскоре и у Пушкина появятся соавторы". По счастью, справедливость очень скоро была восстановлена: уже в 1994 году это сделали в Екатеринбурге ("Весть"), а в 1997-м и в Москве ("Азъ" выпустил 24-е издание, представляющее собой компьютерную версию 4-го, прижизненного авторского).
За пределами России нет, пожалуй, никого, кто, изучая русский язык, не был бы знаком с именем Ожегова, не пользовался его словарем. Последней данью признательности ему стал "Новый русско-китайский словарь", вышедший в Пекине в 1992 году. Его автор Ли Ша сделала необычную книгу: она скрупулезно, слово в слово перевела на китайский язык весь словарь Ожегова, тем самым как бы поставив знак равенства между этим словарем и русским языком как таковым.
Совокупность научных заслуг этого человека вроде бы позволяет предположить, что он был увенчан всеми мыслимыми регалиями: академик, лауреат, членкор, орденоносец. Так вот, ничего похожего! Он не был ни академиком, ни членкором. Попытка представить его к Сталинской премии (причем сделала это не Академия наук, где он работал, а Пединститут) кончилась тем, что премию ему не дали. Единственными его наградами остались невзрачные медали "За оборону Москвы" и "За трудовую доблесть", которые, говорят, давали всем, кто не погиб. Если ему что-то и давали, то лишь тогда, когда уже невозможно было не дать. Степени кандидата и доктора наук он получил без защиты диссертаций. Квартиру дали только тогда, когда стало очевидно позорным перед заграницей, что ученый с мировым именем живет в коммуналке. Он был гордым и самолюбивым человеком, который никогда ничего не просил.
Но он знал себе цену и, думаю, нисколько бы не удивился, если бы узнал, что в недавно изданной за рубежом книге "Кто есть кто в России и бывшем СССР" есть его биография. И стоит она в одном ряду с жизнеописаниями самых выдающихся личностей нашего столетия.