ГОРЕЦ


I

Гроза утихла поутру...
В рассветной мгле густые ели
Под бури струями шумели
И трепетали на ветру.
Блистали молнии над долом.
Меж мрачных скал в ущелье голом
Зажатый, Терек бушевал,
Как дикий зверь, в сети плененный,
Метался, выл, остервененный,
И бил о брег бурлящий вал.
Потока силы роковые
Как щепу легкую, несли
Каменья, древа вековые,
Что своротило из земли
Меж скал гулявшим ураганом;
Уже ущелье скрыл туманом
Рассвет; над ним, в небес дали,
Шумел Борей, мешая в кучи
Меж гор мятущиеся тучи,
И на воду, вздымая рябь,
Исторглась ливневая хлябь.
К концу Перуна шло веселье,
Теряла ночь над небом власть,
И прежде чем пред солнцем пасть,
Сокрывшись прочь в подземной келье,
Еще ерошила листвы
Она покровы; дуновенье –
И невесомый прах травы
Кружился в воздухе. Мгновенье –
И брызжа светом, алый шар
Проглянул по-над краем бора,
Необорима, как пожар,
Благословенная Аврора
Все светом нежным залила:
Тропу пастушью к водопою,
Ворота форта, купола
Мечетей дальних за рекою,
Висячий мост, что съединил
Два брега Терека высоких,
Места былых боев жестоких,
В каких черкеса потеснил
И встал здесь лагерем военным
Великоросс. Свободу пленным
Щедротой властною даря,
Воздвиг он этих стен твердыни,
Чтоб сей предел стоял отныне
Владеньем Белого царя.
И, утвердясь на скал отрогах,
На росстани о трех дорогах,
Сдержать набег чтоб горных орд,
Поднял знамена славный форт.
Зари лучами огневыми
Вершины осветились древ,
Флагшток и вышки с часовыми;
Побудки утренней напев
Труба сыграла за забором.
И, торопясь в движеньи скором,
В строю сойдясь лицом к лицу,
Солдаты встали на плацу.
Уж барабана полкового
Звучал унылый метроном,
Уже искусства боевого,
Соединясь в строю одном,
Азы солдаты постигали:
То вдруг шеренгой набегали,
То отползали пластуном.
«Назад! Укрыться за барьеры!» –
Кричали звонко офицеры, –
«Примкнуть штыки! С колена пли!
В атаку марш! Руби! Коли!»
Уже потешного удары
Смолкали боя. Кашевары
Барана волокли в избу,
Где огнь пылал под вертелами,
И над бурлящими котлами
Свою творили ворожбу;
Уже сменились часовые,
Уже уланы верховые,
В ночной ходившие дозор,
По каменистым тропам с гор
Спускались краткой чередою,
И кони ржали под уздою,
Почуяв дом. Ворот запор
Упал, и петли завизжали,
И под приветствий братских гром
Устало всадники въезжали
Под стен защиту всемером.
И часовой, обычно строгой,
И тот с улыбкою дозор
Впускал, но верхового взор
Он встретил... Оглядел с тревогой
Своих товарищей ряды...
Нежданно смолк веселый гомон.
«Тревога!» – крикнул и бегом он
К бойнице кинулся. Беды
На лики храбрых тень упала.
То ярость в их очах вскипала,
То их мутил вопрос немой,
Дурное предзнаменованье...
И всяк, забыв свой чин и званье
Пытал в тревоге: где восьмой?
Спешит на плац начальник форта.
Прервав короткого рапорта
Слова, оружие свое
Воздел, взмахнув над головою
Клинком, и крикнул грозно строю:
«Пропал товарищ наш! В ружье!»
Враз улью, что гудит встревожен,
Форт уподобился. Из ножен
Иные сабли достают,
Другие ружья заряжают,
В азарте злом воображают,
Как без пощады горцев бьют.
Как искра в стог попала сена!
Все занялось войной мгновенно;
Так, чуя жертву, грозный лев
Встает, разинув в рыке зев.
И вдруг отбой труба играет!
«Рехнулись что ли?» – «Кто их знает?»;
Толпа собралась к воротам;
И видят: всадник одинокой,
Как в дреме наклонясь глубокой
В седле, по травам и цветам
Плетется слепо, без дороги...
«Не Николай ли?» – «Он!» – «О боги!
Уснул ли, ранен?» – «Конь, гляди,
Поник, бредет, узде не верен
Через кусты и колкий терен» –
«Где лекарь, звать ли?» – «Погоди».
Свой путь свершающий привычный
Ко стойлу, добрый жеребец,
А с ним и всадник горемычный
К вратам влачились. Наконец
Они у цели. Окликают
Немого воина, толкают,
Шинели тянут за полу.
Скользнул наездник по седлу,
Упал, и лик его открылся,
И ужас поразил сердца
Вокруг стоявших. Мертвеца
Был вид ужасен. Отразился
В его глазах недвижных страх,
Гримаса зубы обнажила,
На лбу раздувшаяся жила
Синела. Все в его чертах
Изображало злую муку.
Рубец багровый как змея
Вкруг шеи вился. Сила чья
Ее сдавила? Что за руку
Не в силах воин был отвесть
В седле, при сабле и пистоле?
И кто его сей страшной доле
Обрек безжалостно? Бог весть!
Скорбя, товарищи героя,
Могилу на пригорке роя,
О том судачили. Вдали
Начальник форта с адъютантом,
Младым и пылким лейтенантом,
Беседу тихую вели:
«Я саблю доставал из ножен
Несчетно раз. Любой исход
У битвы с горцами возможен –
И смерть, и плен. Мой славный взвод
Знавал угрозы окруженья,
На волос был от пораженья,
И уходил, рассеян, вброд
Ручьем, спасаясь от погони,
Нас верные носили кони
В дыму боев, и одинок,
Изранен, я тропою узкой,
Пока дозор не встретил русской,
Полз, у груди держа клинок.
Но дрогнуть, избегая боя?
Над трупом славного героя,
С каким делили мы шатер
Походный, не подняться разом?
Сдержать решительным приказом
И мести дух, и меч остер?
Но я подал сигнал к отбою» –
«Господь свидетель, к злому бою
Рвались мы, в круговерть огня;
Врага преследованья жажды
В бою познавший жар однажды,
Не станет сдерживать коня.
Какою силой можно к бою
Подъятый вихрем эскадрон
Остановить? Одной трубою!
Врагу не нанеся урон,
Мы в нерешительности встали.
Досадно!» – «Знаю» – «Не сквитали
Потерю мы. Приказ мне дан,
И он сильней движений резких
Души... Зачем убийц черкесских
Мы не пустились по следам?» –
«Когда б я знал, что нам доступно
В бою разбойника сразить,
За ним мы шли бы неотступно.
Но можешь ли вообразить...» –
«Не понимаю» – «Николая
Убил не враг, но сила злая...» –
«Петлей поймал его абрек» –
«Нет! Умер он, клинка не вскинув,
Седла, сраженный, не покинув...» –
«Так что ж?» – «То был не человек!» –
«Не человек! Возможно ль верить,
Чтоб православному отмерить
Срок жизни мог нечистый? Вздор!» –
«Не сатана тому виною,
Он пал пред силою иною,
Которой имя – Призрак Гор!
Пред ним бессилен ратоборец;
Его легенды сей земли
Грозой неверных нарекли.
Хозяин ночи, Черный Горец,
Упырь летучий, между скал
Несется, бури страшный спутник,
И нет спасенья, если путник
Дорогой сумерки застал.
Ненастье с тьмой – его стихии!
Но кары призрака лихие
Убьют не всякого. Глаза
Он ночью не смыкает сонной,
И если едет воин конной
А в небе властвует гроза,
Приют он покидает горной
И тенью носится проворной,
И, разглядев в кромешной мгле,
С высот, что всадник утомленный
Под ним, убийца исступленный
Несется молнией к земле;
На плечи адово отродье
Валится, рвет из рук поводье,
И им обвив под бородой,
Он душит» – «Я молвы худой
Привык не доверять сказанью:
Коль очевидца не найти –
Не верь, и выбирай пути
Не к отступленью, но к дерзанью:
Не отступить, не отойти!» –
«Ах, младость! Твой порыв хвалебен!
Со всех ты требуешь пароль!
Так говоришь, тебе потребен
Свидетель слов моих? Изволь:
Я знался с этим вурдалаком,
Един кто жив! Вот этим знаком
Обязан здешним я горам.
Гляди за ворот» – «Боже правый!
Откуда этот знак кровавый?» –
«Теперь поверил? Этот шрам
Оставил тот, о ком ты слышал.
Живым из битвы с ним я вышел» –
«Так значит, есть и брани путь!» –
«Того пути уж нет, забудь» –
«Тебя гнетет секрет твой, мрачен,
А бой бы дал нам шанс иной» –
«Уж он был дан, да весь истрачен» –
«И кем он был истрачен?» – «Мной» –
«Как вышло так?» – «По воле рока
Я святость данного зарока
Забыл. Я преступил межу
Добра и зла» – «Готов я слушать.
Что за зарок ты мог нарушить,
Кому дал клятву?» – «Не скажу.
Давал я клятву на прощанье
Той, чей печален был удел,
Забвенью предал обещанье
Не возвращаться в сей предел.
Об этом более ни слова!
Но память о минувшем снова
Меня зовет в былого дни.
Изыди, сгинь, мое виденье!
Покой, святое Провиденье,
Душе измученной верни!» –
«Прости, твое не ведал горе» –
«Нет в том вины твоей. В дозоре
Я проводил за ночью ночь,
Во дни, когда сюда вернулся.
Дружин российских ход запнулся
Тогда пред Тереком. Помочь
Я должен был своим собратьям,
С кем я делил и стол и кров,
И гром войны, и гром пиров,
Кто смерти предан был объятьям
От козней чуждых нам дворов...
Я воротился в эти горы.
Случилось так. К чему укоры?
Ты службу знаешь: ввечеру
Пистоль зарядишь, саблю в ножны,
И только древа придорожны
Тебе укрытье на ветру.
Дозор! Лошадку пустишь шагом,
Идешь то лесом, то оврагом,
И, привставая в стременах,
Глаза таращишь что есть мочи,
И взором мрак пытаешь ночи:
Не притаился ль где вайнах,
Разбойник этих мест проклятый.
Проходит час, второй, и пятый,
И вот – рассвета полоса
Меж гор вершинами забрезжит,
А солнца луч вдруг темь прорежет,
Как в травах просеку коса.
Как в эти миги ликовало
И билось сердце! Тьмы годин
Меня проклятье миновало,
И утра свет, и день един
Мне Провиденьем вновь подарен!
И, силам неба благодарен,
Я возвращался... В тот апрель
Лились дожди. Лесная прель
Гнилые запахи струила.
Я заступал дозорным в ночь.
Выл ветер. Облачная клочь
Укрыла небо. Тьма таила
Угрозу гибельных засад
От горцев бешеных. Отряд
Наш пробирался в полумраке
Леском прибрежным, напрямик,
Безмолвно, скрытно, каждый миг
Готовый вскинуться в атаке.
Мы разделились у холма,
И потекли часы дозора.
Настала ночь, сгустилась тьма.
Плечом отлогим косогора
На землю наползал туман,
И вился меж холмов гюрзою,
И сна коварный плыл дурман.
Гонимый близкою грозою,
Столб пыли поднимался. Он
Как пьяный, шествовал долиной,
И вот полночный небосклон
Прорезан молниею длинной.
Мгновенный свет ожег глаза,
Невыносим, блистает снова,
И с тяжким грохотом гроза
Накрыла всадника ночного.
Дождя ударили струи,
И вскоре мутные ручьи
Со склонов резво побежали.
Коня направил я к кустам,
Чтоб переждать ненастье там,
Листвы под сению. Въезжали
Мы в рощу, под шатер ветвист,
Гонимы бурей водяною,
И вдруг как будто крыльев свист
Раздался за моей спиною.
И хищник грозовых небес
Ко мне обрушился на плечи!
Но я, готовый к смертной сече,
Успел схватиться за эфес.
В неравной битве мы схлестнулись:
Подъяты призраком, взвились
Коня поводья, обернулись
Петлей вкруг шеи мне! Дрались
Мы насмерть! Ярым, бесполезным
Был мой порыв: клинком железным
Рубил я вбок, над головой;
Когда бы враг мой был телесен,
То череп с плеч ему был снесен
Моею саблею кривой!
Но только воздух рассекало
Мое оружие, и вот
Из рук слабеющих упало
Оно в траву... Отверзтый рот
Мой вдоха сделать был не в силах.
Хрипя, во всех напрягшись жилах,
Удушья одолевши боль,
Успел я выхватить пистоль.
С последней искрою сознанья,
Валясь, я вскинул в небо ствол,
И гром звенящий расколол
Ночную тишь до основанья,
И воротился снова в дол:
В ущелье эхом отражались
Все звуки. Только до земли
Раскаты звонкие дошли,
Как лапы чудища разжались.
Упал на землю я без сил,
Биясь и корчась в страшной муке,
И в бури вое слышал звуки,
Что ветер в небо уносил:
Из гнусной чудища утробы
Раздался вой свирепой злобы,
А с неба, горький, с ним сплетен,
Как будто девы слабый стон.
Грозы порывы утихали,
Как утихают вдруг бои.
Уже товарищи мои
Меня тревожно окликали,
На шум спеша. Я застонал;
Струилась кровь ручьем по вые...
Я миги эти роковые
Не раз в молитвах вспоминал.
Свою я ведаю судьбину,
На шее смерти знак храня.
Знай, Призрак Гор найдет меня:
Кто выбрал битву и чужбину
Пред тишью милых берегов,
Готовым должен быть кончину
Приять от рук лихих врагов.
Полечь в бою! В молитвах ныне
Иной Господней благостыни
И не молю себе. Но чу!
Зовут нас к скорбной панихиде.
Пусть обо мне как инвалиде
Никто не скажет: не хочу!
Коль смерть найти мне в этих скалах
Судьба, то сбудется по ней!
Я не рожден служить в вассалах,
Ни льстить придворным в бальных залах,
Но бой и мчание коней –
Вот жребий мой! Покуда в теле
Бьет кровь, и есть свинец в стволе,
То не хладеть мне на постеле,
А смерть встречать верхом в седле.
Себя слепой я предал доле.
Тебе открывшись, поневоле
Я исповедался. Травой
Мою могилу скроют годы,
И Леты медленные воды
Разрушат камень гробовой;
Я сгину, не оставив пыли,
Но мне отрада, свет души,
Что в этой каменной глуши
Дух девы гордой горы скрыли,
И словно стражники, застыли,
Храня от бед его. В тиши
Витает он в дали чудесной.
Храни его, Господь небесный!..
Былое сколь ни вороши,
Не воротить его минуты,
Не разрубить лихие путы:
Бессилит время палаши».
Пожатьем рук скрепивши сильным
Беседу, спутники к вратам
Поворотили церкви. Там
Тянуло ладаном кадильным,
Пел капеллан за упокой
Раба Господня Николая,
Моля, чтоб душу в лоно рая
Бог милосердной ввел рукой.
Закатным солнцем позлатились
Вершины царственныя гор,
Ночная тьма небес простор
Объяла. В сумерках катились
Валы спадающей реки;
Едва затеплены, светились
По дольним саклям огоньки.
Со склонов тучные отары
В свои тянулися кошары;
Тонул в тиши седой Кавказ;
Лишь в ночи призрачном тумане
Вечерний сотворить намаз
Окрест сбирались мусульмане,
Спеша по тропам сквозь холмы
На их молитвенное вече,
И муэдзин тянул далече
Свои унылые псалмы.

II

Старик Саид насупил бровь.
Его сыны пред ним стояли.
Со ссадины на шее кровь
Стирал Исса. Их кони пряли
Ушами чуткими; они
От скачки дикой отходили,
И злыми мордами водили,
Постылы дергая ремни.
Смирясь, младые уздени
Склонили головы покорны
И пени слушают укорны
Отца, сидящего в тени
Платана старого: «Достоин
Презренья, кто в лихом бою,
Чтоб удаль выказать свою,
Покинет брата! Храбрый воин
Не тот, кто голову сломя,
Готов пуститься на неверных,
Но кто бежит порывов скверных
Безумной храбрости» – «Стремя
Коней в овраг, поросший лесом,
Врага могли б мы взять в кольцо!» –
«Ты только изодрал лицо,
И дымом выстрела белесым
Себя ты выдал. Отчего
Не ждать неверного в засаде?» –
Молчат сыны его, в досаде
Не отвечая ничего. –
«А ты, Шамиль, позволил брату
В горячке повернуть коня,
Пустился в дол, сквозь ниву сжату» –
«Враги б увидели меня?» –
«Нет в том сомнения. И кабы
Всерьез дрались вы, не спасла бы
Вас смелость. Разум – вот броня,
Что сохранит абрека в битве» –
«Отец, я каюсь горячо!» –
«Аллах простит тебе. Еще
Единый раз себя в ловитве
Пора испробовать. В седло!
Да памятуй, что воин умный
Приберегает выстрел шумный,
А саблю держит наголо.
Иль сабля вам тяжеловата,
Мои отважные сыны?
Иль давший клятву газавата
Забыл премудрости войны?
Положим, русский появился,
Обоза едет по пятам…» –
Тут старца перст нежданно взвился,
И указал на лес: «Вон там!»
И мигом, позабыв обиды,
Летят свирепые мюриды,
Ветров порывистых вольней,
Воздев клинки, готовы к бою,
И пыль вздымают за собою,
И горячат плетьми коней.
Натешив вдоволь жажду мщенья
И страсть извечную к войне,
Черкесы едут по стерне,
Свои жестокие ученья
Окончив, в устали немой,
И возвращаются домой.
Встречает их отец суровый.
Вокруг чугунного котла
Огонь колышется костровый,
Витает легкая зола
И дышат жаром угли алы.
Похлебка льется во пиалы,
И в света трепетного круг
Вошла младая дева вдруг.
Чуреком свежим одарила
Она отца. Его черты,
Всегда суровы, озарила
Улыбка: «Айна, вижу, ты
От очага не отходила.
Совсем умаялась, ей-ей!
Судьба меня вознаградила,
По смерти матери твоей,
Такой хозяйкою. Ты с нами
Разделишь трапезы ли час?» –
И преломляет с сыновьями
Лепешку теплую тотчас.
Спустилась ночь над саклей горной.
Шатер небес стоит просторный,
Сияет полная луна;
Старик уж думами далече,
Но дочь любимая на плечи
Кладет персты ему. Она
Глядит отцу моляще в очи:
«Видений полон сумрак ночи,
Чудес блазнятся миражи.
Прими личину чудотворца,
О доле Призрачного Горца
Легенду нам перескажи!» –
«Добро», – отец кивнул степенный –
«Легенды прошлое хранят.
Героев нынешних манят
На бой подняться дерзновенный,
Как предки, со славян ордой.
..Давным-давно, средь гор высоко
Стояла сакля одиноко,
И в ней влачил вайнах седой
Дни бедной старости. Три сына
Пустынну жизнь делили с ним.
Их род судьбою был храним:
Ни пуля злого осетина,
Ни хищный зверь, ни горный сель
Взять не сумели их досель.
Старик за трапезой вечерней
Учил сынов: «Колючих терний
Исполнен вольных горцев путь.
Нет благородства выше чести!
Булат в бою не обесчести,
Не позабудь обычай мести
Святой свершить, не позабудь!
Войной пойдет народ соседний –
За старшим братом встанет средний,
И отомстит за брата брат;
С небес увидит воин падший,
Что вслед за средним встал и младший,
И счастлив он у райских врат.
Но горе, если брат за брата
Не постоит во свой черед,
Врага убить не изберет –
Тогда семьи его утрата
Позором ляжет на него,
Отец же труса обратится
Во призрак ночи, и как птица,
Не зная дома своего,
Скитаться будет небесами
И обращать на землю взор,
И не избыть ему позор...»
В тот год, долами и лесами
Шел враг на них, аулы жег,
Топтал Ичкерии просторы,
И, мнилось, содрогались горы
От грохота его сапог.
И старший сын у вод Аргуна
Приял лихую смерть в бою
От шашки русского драгуна,
И вражий эскадрон в строю
Свой путь продолжил над рекою,
И средний брат подъял рукою
Сталь атагинскую свою.
Убийце брата был отмерен
Недолгий ликованья срок:
Удар отмщения был верен!
Но в том бою жестокий рок
Семью преследовал, и в дикой
Погоне поражен был пикой,
И пал убитый средний брат,
Но младший, сам юнец безбрадой,
Не отравил души пощадой
К врагам своим. Его булат
Разил неверных чередою.
Несомый лошадью гнедою,
Он был летящий дух войны!
И в травы росные медвяны
Валились мертвые славяны,
Как в бурю валятся копны!
Гонимы силой горской стали,
Пришельцы дерзкие вразброд,
Живот спасаючи, бежали,
Герой же свой прославил род;
Преданья наши не устали
Тех прославлять, кто до конца
Святою был ведомый местью
И замарать не дал бесчестью
Себя, и брата, и отца!»
Старик умолк. Во мгле полночной
Сияли звезды в вышине.
Едва журчал водой проточной
Ручей на гладком валуне,
Спеша ложбиною к долине,
И горцы юные былине
Внимали в чуткой тишине.

III

«Гляди, вон там, в сени прозрачной
Дерев он едет» – «Вижу сам:
Дозор свой совершает мрачный
По нашим долам и лесам» –
«Пропал и снова показался.
Гляди, Шамиль! Уж оказался
Проклятый русский за ручьем.
Смелей! Покуда мы вдвоем,
А вражьи воины далече,
Поскачем склоном напрямик,
И поторопим славный миг
Неверного с судьбою встречи.
Конец он встретит свой в лесу» –
«Держи оружье на весу,
Не торопись! Обходим сбоку,
Готов, Исса?» – «Хвала Пророку,
Меня просить не нужно вновь
Разъединить клинок и ножны!
Когда каменья придорожны
Окрасит вражеская кровь,
Я буду счастлив!» – Горцев пара
С холма спускается; тайком,
Как звери хищные, леском
Они крадутся. Злая кара
Пришельцу чуждому грозит:
Вот-вот металл в него вонзит
Абрек. Спасет ли русский шею
Свою от сабли, иль злодею
Отдаст он жизнь, не отразит
Удар наведенный? Дорога
Крута с кремнистого отрога,
Далече слышен звон подков;
Заряд един в пистоль вколочен;
Миг роковой настал: с обочин
Убийцы ринулись, с боков
Летят на русского! Мгновенье –
И он погибнет! Злое рвенье
Их жжет, сердца воспламеня.
Момент упущен для отпора,
Но быстрая драгуна шпора
Вздымает на дыбы коня!
Сверкнула сталь. Поворотился
Шамиль назад – и вскрикнул он:
В траве во смертной дрожи бился
Сраженный конь. Гяур, спасен,
Вставал, пистоль свой воздевая.
Черкесы, яростно крича,
Поводья рвут, и сгоряча
Назад бросаются, взрывая
Дорожный прах, несутся вскачь;
Решилась славянина доля!
Кто будет русскому палач?
Подъемлет воин ствол пистоля,
Исса заносит свой клинок,
И плюет ствол огнем и громом,
И русский падает у ног
Врагов с разрубленным шеломом,
И стан бессильно наклоня,
В груди неся свинец смертельный,
Чеченец падает с коня.
С Шамиля дух сраженья хмельный
Как морок сходит. Он глядит
На умирающего брата
И шепчет: «Верного булата
Не посрамил я: враг убит.
Исса, на все Аллаха воля:
Ты не вернешься с брани поля,
Но ждет тебя небесный рай.
Отмщен ты, в мире умирай».

IV

У сакли, опершись на посох,
Согбен и немощен, стоит
И вдаль глядит старик Саид,
И зрит: далече на откосах,
Петляет где тропа тонка
Меж скал, курится облак пыли,
И очи старца вдруг застыли
И видят: конь без седока,
За ним второй. Шамиль, измучен,
Ведет их цугом в поводу,
И вид его сулит беду.
На спины скакунов навьючен
Ужасный груз, и вот они
У сакли. Крепкие ремни
Слабеют, пали. Страшной мукой
Черты отца искажены:
Он видит сына. Слез полны
Его глаза. Перед разлукой
У грани мира, гладит он
Витые кудри цвета ночи,
И закрывает сыну очи,
И вопрошает: «Отомщен?»
«Свершилась месть» – ответ он слышит –
«Убийца пред тобой, не дышит;
Вот хладный труп, что смерть взяла,
Лежит с челом окровавленным» –
«Не вижу я, чтоб знаком тленным
Коснулась смерть его чела.
Рука его не холодеет,
Трепещет жила на виске,
Дрожь пробегает по щеке...
В нем искра жизни, мнится, тлеет!» –
«Как?! Жив? Неверному тогда
Ближайший пень да будет плаха!
Позволь мне божьего суда
Исполнить волю» – «Кто Аллаха
Познает замысел глубок?
Его я воли не нарушу.
Не хочет всемогущий Бог
Отправить в ад гяура душу!
Зачем был русский Им спасен?
Ответ найду ль в знаменьях, звуках?
Но мыслю так: желает Он,
Чтоб умирал неверный в муках.
Да, так! Убить, пока он слаб –
Порыв и праведный, но ложный.
До казни он пребудет раб,
Ничтожный раб, холоп ничтожный!
Во все свои до смерти дни
Влачить ему ярем презренной!
Он будет, словно зверь, ремни
Носить на вые изъязвленной,
Его измучат глад и вши,
И чрево выест пламень жажды,
И он умрет как зверь в глуши,
В той стороне, куда однажды
Пришел с мечом. Повремени
Врагу рассечь кинжалом глотку,
Но цепью крепкою стяни
На шее тяжкую колодку».
Бьет звонкий млат, замки бренчат,
Вериги сковывают члены,
И в погреб темный волочат
Врага жестокие чечены.
Визжит засов, и солнца луч –
Струя небесного фиала –
Блеснул за дверию, летуч,
И тьма несчастного объяла.

V

«Как звать тебя?» – «Андреем. Тут
Темно и сыро как в могиле.
Я руки развести не в силе:
Оковы их язвят и трут.
Каким бесчестным злодеяньем
Я ввергнут в вечный мрак ночной?
Мне тусклый огонек свечной
Чудесным кажется сияньем.
Кто ты, черкешенка?» – «Сестра
Того, кого рукою хладной
Убил ты. Мести беспощадной
Ты б жертвой пал еще вчера,
Но мой отец решил иначе,
И ни мои над мертвым плачи,
Ни брата гневные мольбы
Его не тронули. Во клети
Угаснешь ты. Ярмо и плети
Отныне спутники судьбы
Твоей. Жестокое мученье,
И тяжкий труд, и истощенье,
И путы, что не разорвать,
Познаешь ты, и призывать
Ты станешь смерть как облегченье!
Вот плошка малая тебе
Пустой похлебки на сегодня,
Чтоб жизнь продлить. То месть Господня:
Он будет глух к твоей мольбе.
Одну, велением Корана,
Тебе я милость окажу –
Главу твою перевяжу:
Рубец глубок, ужасна рана,
Крови не запеклась струя» –
«Твой павший брат был храбрый воин,
И в битве нашей был достоин
Стать победителем, но я
Был чуть удачливей, возможно» –
«Твое признанье, коль не ложно,
Тебе выказывает честь:
В твоей душе отвага есть
Признать противника уменья;
Однако, я пришла сюда
Не за словами примиренья,
Но волю выполнить суда
Главы семьи моей» – и дева,
В себе не сдерживая гнева,
Сокрылась из темницы прочь.
Вновь узника объемлет ночь,
Он жадно пьет из чаши скудной
И засыпает. В беспробудной
Тьме забытья идут часы;
И снова лунной полосы
У двери видит он свеченье.
Гибка как горная лоза,
Спустилась дева, и глаза
Горянки полнит огорченье,
И по щеке бежит слеза:
«Прости меня. Тебя обидеть
Я не желала. Ненавидеть
Не можно сердце научить.
Пусть срок твоей лихой кончины
Решают воины-мужчины,
А мне пришлось тебя лечить;
А кто врачует, уж не может
Желать беды тому, кто слаб,
Хотя б он был и жалкий раб,
И чувство то не превозможет
Пред братом долг. Ваш кончен бой.
Горька печаль моя, но мира
Настало время. Я с собой
Несу чурек, головку сыра –
Поешь. Аллах тебе судья» –
«Пусть милость эта и случайна,
Но и щедра. Спасибо, Айна» –
«Мое ты знаешь имя?» – «Я
Слыхал как твой отец за дверью,
Суров, беседует со дщерью» –
«Где ты усвоил наш язык?» –
«Среди чеченских сел, далече
Я жил, и звуки вашей речи
Слыхал, и понимать обык» –
«Зачем пришел ты в наши горы?
Что здесь влечет славянов взоры?
Не взять каменьев дорогих
Из нашей почвы: скудны руды
И злато или изумруды
Не отыскать средь скал нагих.
Зачем как смертная проказа
На склоны гордые Кавказа
Твои надвинулись полки?
Вы володеть хотите нами?
Чужими править племенами,
И тем считаться велики?» –
И медлит русский пред ответом:
«Где крест встал рядом с минаретом
Не будет мира: эта грань
Не земли делит с племенами,
Но дух, рождая меж сынами
Народов двух смертельну брань» –
«Когда б я знала заклинанья,
Творила магий чудеса,
То я б тебе судьбу изгнанья
Наворожила; небеса
Мне в том свидетели!» – и дева
Бежит из каменного чрева
Подвала мрачного. Звонок
Звучит запора. Одинок,
Проводит узник в размышленьи
Часы рассвета. В отдаленьи
Цветет заря, и вот взошло
Над склепом солнце. Луч денницы
Он видит в щель свой темницы
И воздыхает тяжело...
Проходят дни. Изведал русской
Судьбину горькую раба:
Вот он влачит по тропке узкой
Вязанку дров. Еще слаба
Рука, и груз невыносимый,
Но кратких отдыха минут
Не даст Шамиль – подъял он кнут,
И пленник, горцем поносимый,
Кричит, ударен, и встает...
То он, измазан грязью черной,
Звеня цепями, камень горной
Кайлом, изнемогая, бьет,
То выгребает нечистоты
Из ямы он. Уж от работы
Мундир уланский обращен
В гнилое рубище; на раны
Садятся слепни невозбранны,
А все убитый не отмщен,
Все длится казнь. От вод помойных
Персты страдальца в струпьях гнойных,
В цепях опухли члены: пут
Не сбросит Айны заклинанье;
Мутится пленника сознанье;
Уже секущий яро кнут
Поднять несчастного не в силе.
Старик наводит мрачный взор
На сына: «Брось его, он хвор.
Пора пришла» – В лице Шамиля
Мелькает радость: «Да, пора!
Отец, извелся я запретом» –
«Он твой. Убей его с рассветом» –
«Сейчас! Кинжала сталь остра!» –
«Нет, не сейчас. Умерь желанье!
Бесчувствен он, ему равно.
Вся плоть его одно страданье,
Его сознание темно,
Он алчет смерти как исхода,
И не желает боле жить,
Но дай сознанье освежить
Лучам живительным восхода:
Пусть, пробудившись, разомкнет
Он дремой сомкнутые вежды,
Пускай в душе его мелькнет
При свете солнца луч надежды;
И вот тогда...» – «Ты мудр, отец!
Врагу мучительней конец
Когда жива надежда тайна» –
«Что ж, ночь надежды подари
Ему, пусть дремлет до зари» –
И, подошед, внимает Айна
Словам последним, и она
При блесках алого заката
От рук приветливого брата
Вдруг отстраняется, бледна.

VI

В росу от холода одета
Стена подвала. На полу
Лежит, бесчувственный, в углу
Несчастный узник; искры света
Не впустит черный каземат;
Недвижен, грязен и космат,
Невольник спит на грубом ложе.
Крепка подземная тюрьма,
Тяжки железы; ночи тьма
Его укрыла как рогожа.
Но чу! Почудилося, нет ли?
В тиши скрыпят дверные петли;
Подъемлет узник мутный взор.
Свеча мелькнула над ступенью
И в подземелье легкой тенью
Как ангел сходит дева гор;
Глядит светло, без неприязни,
И говорит: «Грядет рассвет.
Остался час... Спасенья нет:
Заря отмерит время казни.
«Пусть так» – глаголет раб в ответ –
«Ее я встречу без боязни:
В могиле климат не сырей
Чем здесь». И, сев лежанки с краю,
Вдруг дева говорит: «Андрей!
Твоей я смерти не желаю.
Ты претерпел довольно здесь.
Твои я слышала стенанья.
Покинь наш край! Прощаю днесь
Тебя я. Выбери изгнанья
Судьбу себе: в том нет стыда!
России велики просторы;
Сокройся в них ты без следа,
Оставь нас. Это наши горы!
Согласен?» – Встретились их взоры,
И русский молвит глухо: «Да».
Очами радостно сверкая,
Тяжелы цепи размыкая,
Спешит черкешенка. Они,
Разъяты, валятся со звоном,
И члены распрямил со стоном,
Вставая, пленник. Уж ремни
Упали, взрезаны. «Скорее» –
Торопит дерзкая Андрея,
И, вся зардевшись горячо,
Чужие длани направляет,
Объять за шею позволяет
И опереться на плечо.
Выходят прочь они. Дорога
От ненавистного порога
Виется в дол, петлю творя.
Во тьме влекомый девой робкой,
Уходит беглый пленник тропкой
Прочь от узилища. Заря
Едва коснулась неба края;
Алмазы звезд во тьме горят;
И меж собою говорят
Они, путем одним ступая:
«Рассвет уж близится, гляди.
Отец твой хватится» – «В долину
Тебя сведу я, не покину
Здесь одного. Когда среди
Низины будешь, ты приметишь
Там воинов твоей земли:
Там ваша власть, там патрули
На конях быстрые ты встретишь –
Тогда один и выйдешь к ним;
Придет то время, будь покоен;
Но рок изменчив: муж и воин,
Сейчас ты девой охраним.
Пока не вышли мы из леса,
От пули дерзкого черкеса
Брони надежнее защит
Мое к единоверцу слово;
У дев оружья нет иного,
Но это твой единый щит.
Пока ты не спасен, я буду
Сопровождать тебя повсюду,
Оборонив от всех невзгод.
Пророк, молитвам нашим внемли,
Заставь покинуть наши земли
Неверных, и настанет год,
Когда – тут Айны взор смутился, –
Когда б желала я, Андрей,
Чтоб мирным гостем воротился
К убогой сакле ты моей.
Не знаю, что со мною, право...
Как будто снег успел заместь
Мне сердце, и ни казнь кровава,
Ни вам, неверным, злая месть
Его не тешат. Ослабелым
Тебя я видела, без сил,
И черный камень заносил
Небесный снег, и пухом белым
Он крыл его, и угасил
Все, что его калило ране,
И злоба, хладом отнята,
Навек в божественном буране
Без следа канула. Чиста
Душа моя. Когда очнешься
И ты от этого огня,
Ты мирным странником вернешься
В наш край, и здесь найдешь меня;
Тогда и ты поверишь чуду.
Дойди до нашего жилья,
Будь гостем здесь... Надеюсь, я
Жива еще в то время буду,
А нет – я эхом с гор сорвусь
И на призыв твой отзовусь.
Сказанья наши полны слухов,
Что души горцев с давних пор
Умеют обращаться в духов,
Летучих духов темных гор.
У мертвых отняты когда-то,
Ни в рай, ни в ад нейдут они:
Земные кончены их дни,
Но предписания адата –
Отмщенья ль, долга ли возврата,
Или святого газавата –
Свершить им надобно... В сени
Небес ночных они витают,
И зрят на землю с высоты,
Но лишь заря взойдет, растают
В просторах горных. Если ты
Мне крикнешь – отзовусь я криком,
Зальюсь дроздом – лишь посвисти!
Я буду гласом многозыким
Сопровождать тебя в пути. https://xamsterdam.nl 
Захохочи – отвечу смехом,
Заплачь – рыданье повторю:
Я стану эхом, горным эхом,
Я над горами воспарю,
Неся твой голос выше, выше,
А если выстрел твой услышу,
Пойму, что ты попал в беду
И с вышины к тебе сойду.
Но не давай зажечься гневу
В летучем призраке: вернуть
Нельзя приязнь его – и деву
Лишь раз возможно обмануть» –
«Я слово дал» – «Того довольно!
Я говорила наугад,
Сказанье вспомнила невольно:
Наш край легендами богат.
Однако, мы уже у цели –
Гляди вокруг: редеют ели,
Видна долина вдалеке,
Отрог горы стал склон отлогой,
Тропа сливается с дорогой,
А та спускается к реке».
И узник зрит освобожденный
Далекий дол, и освещенный
Зарею курень пастуха,
И тучный луг, и брег желанный –
И плачет, слыша долгожданный
Рассветный возглас петуха.

VII

«Отец, отец! Беда! Бежал!» –
Метался, голос надрывая,
Шамиль у сакли, надевая,
И в ремнях путаясь, кинжал –
«Проклятый сын славянской степи,
Коварный лис, разъял он цепи,
Во тьме сокрылся поутру,
И взял заложницей сестру!» –
«Скачи!» – Саид, лицом темнея,
Торопит сына, – «Если с нею
Что сделал русский... Я зову
Все силы неба нам в подмогу.
В долину он избрал дорогу.
Спаси сестру свою! К порогу
Врага проклятого главу
Ты принеси!..» – Бич жалит резкий,
И конь взвивается черкесский,
И хвост полого простерев,
Летит стрелою меж дерев.
Секут подковы искры, кремень
Из-под копыта брызжет. Темень
Уходит как вода со дна
Морского в тихий час отлива.
Шамиль глядит нетерпеливо,
Привстав в седле. Ему видна
Ущелья даль. Вдруг очи хмуры
Зажглись у хищника огнем:
Глубок провал, но видит в нем
Шамиль согбенные фигуры,
Вдали бредущие. Черкес
Коня опять терзает шпорой
И мчится тропкою, которой
Спасался узник. Словно бес,
Летит он над землею пыльной,
Коня не преставая сечь,
И, видя в ярости бессильной,
Что не успеет пересечь
Дорогу им у врат в долину,
Коня бросает, саблю длинну,
На склон с тропы сигает вбок;
И вниз, в провал, с ущелья края
Скользит он, руки обдирая,
Как камень, в зев земли глубок.

VIII

«Прощай же» – с грустью смотрит Айна –
«Храни Аллах тебя, Андрей» –
«Прощай и ты. Сплелися тайно
Твоя судьба с судьбой моей.
Тебе я животом обязан,
Твоею клятвою я связан,
И сердце жжет мое укор,
Что зрел в очах я девы гор» –
«Уж ты прощен, Господь с тобою.
Тебе еще версту пройти.
И если встретишь ты в пути
Врага, не погибай без бою:
Вот твой пистоль. Он заряжен
Моей рукой: кто стал скитаться
Средь гор, тот с жизнию расстаться
Рискует, не вооружен».
И, стоя на дороге узкой,
У струй прозрачных родника,
К черкешенке склонился русской,
Целует край ее платка,
Лицом ее залюбовался,
Внимает взору робких глаз...
Но вдруг кипящий злобой глас
В ущелье эхом отозвался:
«Славянский пес! Ты мнил, что месть
Избегнешь, скрывшись на равнине?
Трусливый раб, издохни здесь,
Твоя судьба решилась ныне!»
Пронзает Айну смертный страх,
Мутится взор, слабеет воля:
Шамиль стоит в пяти шагах,
И черный зрак его пистоля
На беглеца глядит в упор,
И, удержать его пытаясь,
Меж ворогами дева гор
Стенает, птицею метаясь:
«Кто был прощен да не падет,
Не будь греха того виною!
Он дал мне слово! Он уйдет!
Из наших гор он изгнан мною!» –
«Ты с ним, безумная?!» – ревет
Шамиль – «Ты дьявола посулам
Сдалася! Прочь!» – и люто бьет
Сестру пистоля тяжким дулом,
И, разъярен ее мольбой,
Подъемлет вновь орудье брани,
И дева, простирая длани,
Скрывает русского собой.
Ударил выстрел. Покатился
Меж скал суровых звонкий гром,
И эхом трижды воротился,
Мечась в ущелии пустом;
Вокруг Шамиля дым клубился;
Он замер в облаке густом;
Во взоре ярость увядала,
И боль отчаянья, остра,
Черты исполнила: сестра
Пред ним безмолвно оседала,
Зажавши рану у ребра.
Глядит Шамиль в оцепененьи,
В сознанья странном помутненьи,
На злое дело рук своих,
И хрипам девы смертным внемлет,
И ужас, что врагов объемлет,
На миг соединяет их
Во скорби. Но прошло мгновенье –
В очах Шамиля злое рвенье
Взвилось огнем, он задрожал,
В руке его блеснул кинжал,
И, зова крови верен звуку,
Подъявши жало острия,
Стрелой он прянул как змея,
Но русский первый вскинул руку,
И гром, сотрясший гор гряды,
Забился, заперт в узкой келье
Меж скал, и кинулось ущелье
Его твердить на все лады.

IX

Отряд, рысивший у подножья
Враждебных, чуждых русским гор,
Полночный совершив дозор,
Минуя кочи бездорожья,
На тракта выбрался простор.
В лучах зари мелькнули шпоры,
Шеломы, темные уборы
В отметах грязи полевой.
Вдруг у обочины далекой
Убогий странник одинокой
Возник, бессилен, чуть живой,
И встал пред скачущим отрядом,
И командир, гарцуя рядом
И западню от горцев мня,
За саблю при его явленьи
Схватился, глянул в изумленьи
И осадил в пыли коня.

X

Кавказа снежные вершины,
Прильнувший к небу край земли!
Давно Ермолова дружины
Уступы ваши обошли,
Поднявшись по тропинкам горным,
Путем оборотивши торным
Пути пастушьи. Расцвели
Ремесла здесь в сени закона;
Твердыня нового кордона
На юг подвигнулась; черкес,
Гонимый силой русской стали,
Ушел за Терек; темный лес
Как волка скрыл его. Восстали
Славян здесь крепости. Они
Укрыли край сей мира кровлей,
Селенья зажили торговлей,
Достатка ведать стали дни.
Вперед стремясь неотклонимо,
Мечетей, пастбищ горских мимо,
В аулах поселяя страх,
Минуя перевал высокой,
Шел эскадрон у одинокой,
Убогой хижины в горах.
Был ветхий дом давно заброшен,
Листвою тлевшей запорошен,
И погреба кривой засов
Болтался ржавой запятою
Над черной ямой, налитою
До края тьмой, в венце из мхов.
Витал гниенья дух несносный
Над ней, и, сморщившись, казак
Окурыш сплюнул папиросный
В струящий смрад могильный мрак,
И чтоб в стенах забытой сакли
Укрыться горцы не могли,
Ее с пылавшим клоком пакли
Солдаты споро обошли,
И гари дух ко тленья воням
Пристал. Раздался крик «По коням!»,
И, снявшись с места, эскадрон
Как стая черная ворон,
Кружась, тропой пошел в долину.
Подков впечатывая в глину
Следы, уланской роты строй
Тянулся темной канителью
Меж скал по долгому ущелью,
Пока не скрылся за горой,
В просторе светлом растворяясь.
И тишь безлюдья, воцаряясь,
Укрыла все своей чадрой.
Невдалеке дорог скрещенья,
Обозов сухопутных порт,
Стоял когда-то русский форт
Для дерзких горцев отвращенья
Набегов злых. Когда когорт
Российских сила, напирая,
Границу двинула до края
Долин за Тереком, то ров
Его засыпали; бойницы,
Пусты, как черепа глазницы,
Остались в толще брустверов;
Военных боле нет шатров;
Обозов мирных вереницы
Из ближней тянутся станицы;
Ушел и бранный дух суров;
Вороты отперты всенощно;
Вдоль берегов раскинув мощно
Дворы, селенье у реки
Вширь раздалось; густые злаки
Укрыли нивы, и казаки
Дома поставили крепки.
Села у дальнего предела,
Дерев где роща поредела,
Сходя ступенями на брег,
Вдали крестьянского жилища
Лежит печальное кладбище.
Здесь вечный обрели ночлег
Руси посланники великой,
С какими дрался горец дикой
И в битвах земли уступал.
Имен истлелые скрижали,
Что над могилами лежали,
Не сохранили. Кто здесь пал,
Когда, в каком был мертвый чине,
Уже никто не скажет ныне,
И надмогильные холмы,
Травою сорною одеты,
Хранят минувшего секреты
И тайн не выдадут, немы.
И есть простой там камень черный,
И кособок, и непригож,
И все же с прочими несхож:
Под ним цветок пробился горный,
И тянет к небу лепестки,
Как будто ветра дуновенье
Несет с небес поминовенье
Тому кто здесь лежит. Звонки,
Поют над погребеньем птицы,
Прилежны ноют медуницы,
И в нору малый свой барыш
Несет, спеша, воровка-мышь.
А там, над зеленью долины,
Восстали горы-исполины,
И к темным кручам их боков,
Явясь неведомо отколе,
Прильнули, странствуя на воле,
Отары белых облаков.
Там, в хладной вышине, далече,
Куда и птицей не взлетишь,
На перевалах горных тишь
Такая, что людские речи
За версты, кажется, слышны,
И шрамы от былой войны
Еще видны на мрачных скалах,
И кости скорбные в завалах
Лежат, дождями белены.
Молчанье гор... Пред жизнью бренной
Оно, как немота Вселенной,
Божественно, и вечных скал
Ничто безмолвья не нарушит,
Доколе время не обрушит
С вершин грохочущий обвал.
Покуда путники сквозь горы
Идут, смолкают разговоры,
Не выпускают руки шпаг;
Таят угрозу куст и камень,
И даже тот, отваги пламень
Горит в ком, ускоряет шаг.
И отправляясь в эти дали
Пешком, верхом ли на возу,
Молитесь, путники, внизу:
Не дай вам Бог на перевале
Увидеть горную грозу.
Она является нежданно:
Вдали клубится зыбь туманна,
Край неба прячется во мгле,
И вот уж, взрыкивая глухо,
Ложится чудище на брюхо,
И дрожь проходит по земле.
От молний лопается небо,
И, словно сжатые серпом,
В долах ложатся брони хлеба,
Подъемлет вихорь пыль столпом,
Во грома бешеных раскатах
Из высей вержится вода,
Река бурлит на перекатах,
Бушует, пенится. Тогда,
Когда б какой смельчак безумной,
Затерян в вихре бури шумной,
Один среди ужасных гор,
И не спасаясь стрел небесных
В укрытии ветвей древесных,
На небо обратил бы взор,
Он зрел: в высотах беспредельных,
Стрелой во всполохах смертельных
Несется гибельная тень –
Пади, молясь, чтоб Чудотворец
Отвел беду, и Черный Горец
Не разглядел во мгле мишень.
И слушай, как в раскатах грома,
Углами горного излома
Вертеп несет на много миль
Отзвоны эха, и бескрайна
Даль повторяет: «Айна, Айна!
Сыны мои! Шамиль, Шамиль!»
В такую ночь случайный странник,
Людских жилищ един изгнанник,
Средь бури молится, дрожа,
Во тьме, густой и непроглядной,
Жестокой, черной, беспощадной,
Как сталь чеченского ножа.