(“... а дед мой в крепость - в карантин”)
В 1828 году закончилась неудачей попытка Пушкина написать на основании семейных преданий исторический роман. Условно названный редакторами “Арап Петра Великого”, этот роман не пошел дальше седьмой главы. Два нравоописательных отрывка из него Пушкин напечатал в 1829—1830 гг., буквально вырвав один из них из незаконченной рукописи, Этот символический жест означал, что начатый роман был бесповоротно оставлен.
Тем не менее семейственные связи с отечественной историей продолжали волновать воображение Пушкина. Его мысли неоднократно обращались к предкам, замешанным в самые крутые и кровавые повороты русской истории.
Экзотический африканский род ревностно служил правящей династии, начиная с “арапа”, крестника и выученика Петра
I, и продолжая боевыми генералами Екатерины II. Предки с отцовской стороны в сознании поэта были скорее “мятежниками”. “Противен мне род Пушкиных мятежный...” — замечает Борис Годунов в одноименной трагедии. И действительно, Гаврила Пушкин изображен в ней чуть ли не главным сподвижником Самозванца (т. е. в данной ситуации законного наследника, сына Ивана IV), В уста его вкладывает автор свои важнейшие размышления о путях исторического процесса, о роли а этом процессе “мнения народного”.Таким же, как Гаврила Пушкин, противником узурпатора (Екатерины
II) и сторонником законной власти (Петра III) представлялся поэту (или поэт представил его) и его дед с отцовской стороны. Лев Александрович Пушкин. Внук считал, что дед во время государственного переворота в июне 1762 года был посажен на два года в крепость. В 1830-е гг., когда Пушкин особенно интенсивно занимался историческими разысканиями, он несколько раз возвращался к этому эпизоду из жизни Льва Александровича.В декабре 1830 г. в знаменитой “Моей родословной” Пушкин так сформулировал
поэтическую версию участия своего деда в одном из самых значительных исторических событий XVIII века:Затем поэт несколько раз возвращается к этому событию уже в прозе. В “
Table-talk” он записывает: “Алексей Орлов, которого до тех пор гр<аф Кирилл> Разумовский не видывал, вошел и объявил, что Екатерина в Измайловском полку, но что полк, взволнованный двумя офицерами (дедом моим Л. А. Пушкиным и не помню кем еще) не хочет ей присягать. Разумовский взял пистолеты а карманы, поехал в фуре, приготовленной для посуды, явился в полк и увлек его. Дед мой посажен был в крепость, где и сидел два года”.В “Опровержении на критики”: “... дед мой Лев Александрович, во время мятежа 1762 года остался верен Петру
III, не хотел присягнуть Екатерине и был посажен в крепость вместе с Измайловым ... См. Рюлиера и Кастера. Через два года выпущен по приказанию Екатерины и всегда пользовался ее уважением. Он уже никогда не вступал а службу и жил в Москве и в своих деревнях”. Почти то же самое повторено в “Начале автобиографии: “... Лев Александрович служил в артиллерии и в 1762 году, во время возмущения, остался верен Петру III. Он был посажен в крепость и выпущен через два года. С тех пор он уже в службу не вступал и жил в Москве и в своих деревнях”.Рассказ Пушкина о своем деде по отцовской линии прочно вошел во все работы о предках поэта, исследователи послушно повторяли рассказ о стойком молодом воине, верном чести и присяге. Так, в фундаментальной “Родословной росписи” рода Пушкиных (1932) читаем: “Лев Александрович <...> сторонник Петра
III, за противодействие восшествию на престол Екатерины II был заключен в крепость, где пробыл 2 года...”. М. О. Вегнер в фундаментальном труде “Предки Пушкина” (1937) подверг сомнению некоторые рассказы поэта о своем деде, но в общем не усомнился в факте рыцарской верности Льва Александровича падшему сюзерену.Биографы Пушкина тоже не усомнились в рассказах поэта. Так, автор одной из самых популярных биографий нарисовал впечатляющую картину: “Дед поэта прославился споим противодействием знаменитому дворцовому перевороту 1762 года. В день, когда Екатерине
II принесли присягу гвардейские полки, сенат, синод, петербургский гарнизон, все население столицы и даже морские силы Кронштадта, командир бомбардирской роты Лев Пушкин пытался удержать преображенцев на стороне Петра III. Попытка оказалась неудачной... гвардейский артиллерист Пушкин был признан государственным преступником и заключен в крепостной каземат. Это памятное событие ввело его имя в историю. В старинных описаниях “русской революции 1762 года” упоминается своенравный майор гвардии Пушкин”.Все, однако, было совсем не так, как рассказывал романтически настроенный внук. В 1988 году были опубликованы документы, проясняющие биографию Л. А. Пушкина. Из архивных дел выясняется, что майор Лев Александрович Пушкин в 1761 году просился в отставку по причине болезни. Как удостоверяли врачи, майор Лев Пушкин “имеет болезнь, которую мы называем: малум хипохондрикум кум-материя, и оттого временами бывает у него рвота, резь в животе, боль в спине и слепой почечуй, от которой может приключитца меленколия хипохондриака, за которою болезнию, по нашему мнению, ни в какой службе быть не способен”
.Военная коллегия, рассмотрев документы, 17 августу 1761 года уволила его на один год в отпуск, до 17 августа 1762 г. Государственный переворот, приведший Екатерину
II к власти, произошел 28 июня 1762 г., т. е. тогда, когда Л. А. Пушкин находился в отпуске, из которого он, впрочем, не явился и год спустя.По всей вероятности, в Петербурге его в этот день не было, т, к. он, кажется, сразу же уехал в Болдино. 10 августа 1761 года ему был выдан паспорт дли проезда в Арзамасский уезд, где находилась село Болдино. Но потом, как увидим, довольно быстро вернулся в Москву
. Во всяком случае, отставному майору, который никогда не служил в Измайловском полку, нечего было делать там в день переворота. Тем более никак не мог он “взволновать” (как писал внук) незнакомых солдат. Скорее всего, Лев Александрович спокойно пребывал в Москве, которая готовилась к торжественному въезду Екатерины II в древнюю столицу и коронации. В этих мероприятиях Лев Александрович принял самое деятельное участие.Императрица въехала в Москву 13 сентября 1762 года. Ее встречали тридцать представителей “российского шляхетства <...> верхами на своих приличных к тому торжеству убранных лошадях и в цветном платье”. Среди этих представителей был и майор Лев Александрович Пушкин, до этого аккуратно являвшийся на все репетиции предстоящий церемонии. Включение его в подобный почетный эскорт, справедливо считает исследователь, свидетельствует “о безупречности его политической репутации в глазах властей”.
Естественно, что ни в какой крепости Лев Александрович не сидел, тем более что во время переворота вообще никто из сторонников свергнутого императора не пострадал. Для самых стойких и вельможных его сторонников (Миниха, Воронцова) дело ограничилось лишь несколькими днями домашнею ареста. “В первый раз в России, при крутой перемене, торжествующая партия относилась кротко и снисходительно к побежденным противникам” — отмечает историк.
Более того, мы знаем, что императрица очень благосклонно отнеслась к майору Пушкину. Уже 23 сентября (т. е. тогда, когда, по словам внука, Л. А. должен был отбывать свое двухгодичное заключение) она подписала указ о его отставке (никто из чиновников не обратил внимания императрицы на то, что майор так и не вернулся из годичного отпуска) с присвоением следующего чина полковника. Патент на это звание был подписан Екатериной уже в Петербурге 2 марта 1764 года. Он гласил; “Известно и ведомо будет каждому, что мы Льва Пушкина, который ним в артиллерии майором служил, для его о казенном в службе нашей ревности и прилежности в наши артиллерии подполковники 1763 года сентября 23 дня всемилостивейше пожаловали...
”.Итак, подведем итоги. Лев Александрович Пушкин:
Всё же семейные предания о каких-то серьезных неприятностях деда с властями действительно существовали. Они имели под собой реальные основания. И Пушкин, как увидим, знал их. Правда, эти неприятности отнюдь не носили политического характера.
“В декабре 1755 г. Лев Александрович Пушкин и его шурин Александр Матвеевич Воейков были осуждены военным судом за истязание домашнего учителя венецианца Харлампия Меркади и около двух с половиною лет, с 19 декабря 1755 по 1 мая 1778 г., содержались под строгим домашним арестом, имея право выходить из дома только лишь в ближайшую церковь, да и то в сопровождении караульных солдат”. Эти сведения Р. Ч. Овчинникова гораздо подробнее и детальнее краткого сообщения Б. Л. Модзалевского, который ссылался на формулярный список Льва Александровича, не указывая выходных данных: “За непорядочные побои находящегося у него на службе венецианца Харлампия Меркадия был под следствием, но по именному указу поволено его. Пушкина, из монаршей милости простить”. К сожалению, Р. В. Овчинников тоже не указал выходных данных пересказанного или процитированного документа.Пушкин знал семейные предания не только о Льве Александровиче, но и о отце его, своем прадеде Александре Петровиче, который “в припадке ревности или сумасшествия зарезал жену, находившуюся в родах”. По словам исследователя, “убийца был арестован, но прожил после этого недолго; умер в заточении в том же 1725 году. <...> мать Александра Петровича, Федосья Юрьевна, страдала падучею; следовательно, наследственность ее сыновей могла быть неблагополучною”.
Сын, дед поэта, очевидно, унаследовал крутой нрав и несдержанность отца. Однако под пером внука рассказ о бесчинствах деда, жестоких истязаниях, которым был подвергнут несчастный венецианец, превратился в миниатюрную изящную новеллу из средневековой жизни: “Дед мой был человек пылкий и жестокий. Первая жена его <
...> умерла на соломе, заключенная им в домашнюю тюрьму за мнимую или настоящую ее связь с французом, бывшим учителем ее сыновей, и которого он весьма феодально повесил на черном дворе...”. Эта новелла приобретает новые детали (у жертвы появляется имя и звание) и излагается в иронически-любовном контексте в письме к невесте 30 сентября 1830 г. При этом в письме, написанном, по-французски, Пушкин усиливает западноевропейский, средневеково-феодальный колорит (замок, ворота, аббат): “Мой ангел, ваша любовь — единственная вещь на свете, которая мешает мне повеситься на воротах моего печального замка (где, замечу в скобках, мой дед повесил француза учителя, аббата Николя, которым был недоволен)”. (Аббат Николя звучит изящнее и аристократичнее, чем неблагозвучное имя — Харлампий Меркадий). Этот мотив француза-учителя и семейной драмы, возможно, позднее нашел отражение в “Дубровском”.Отец поэта, Сергей Львович, пришел в
ярость, когда, уже после смерти сына, прочел в “Сыне отечества” за 1840 год его рассказы о семейных преданиях. Однако версию о французе учителе, правда, с существенными поправками, он все же принял. Это было лучше, чем какой-то избитый венецианец Харлампий: “История о французе и первой жене его <т. е. Льва Сергеевича. — М. А.> чрезвычайно увеличена. Отец мой никогда не вешал никого, не содержался в крепости двух лет, — он находился под домашним арестом — это правда, по пользовался свободой. В поступке с французом содействовал ему брат родной жены его Александр Матвеевич Воейков. Сколько я знаю, это ограничилось телесным наказанием <вот они, непорядочные побои - М. А.>, и то я не выдаю за точную истину”.Вместо романтической истории было
грубое рукоприкладство, побои, нанесенные служителю (учителю)-иностранцу двумя разгулявшимися дебоширами, за что последовало не очень, правда, суровое наказание и вслед за тем милостивое прошение императрицы Елизветы Петровны. Тем более не было политического противостояния властям и сидения в крепости. Как же возник толчок к романтическому и занимательному рассказу в записках и стихах Пушкина? О каком Пушкине может идти речь?В 1762 г., по словам С. К. Романюка, в Преображенском полку числился только один Пушкин
— Михаил Алексеевич. Это не совсем справедливо. Модзалевский сообщает, что в 1762 г. сержантом Преображенского полка числился и Сергей Алексеевич Пушкин, брат Михаила. Однако, числясь в полку, он в это время находился в заграничной командировке, и, кажется, уже сидел в долговой тюрьме в Париже. О Сергее Пушкине мы скажем чуть позже, а пока в нашем рассказе появляется очень любопытная фигура, связанная с поэтом узами дальнего родства, хотя Александр Сергеевич предпочитал никогда не упоминать о Михаиле Алексеевиче, т. к. его существование отнюдь не делало чести родословному древу Пушкиных.Михаил Алексеевич Пушкин (год рождения неизвестен, ум. в 1791 или 1792 г.) получил, видимо, неплохое образование, т. к, воспитывался в
Московском Университетском Благородном Пансионе (1759). Он действительно служил в Преображенском полку сержантом и в 1761 (или 1762) был произведен в подпоручики. В день переворота, 27 июня 1762 года он находился а полку и, видимо, поддержал Екатерину. Во всяком случае, по рассказу княгини Дашковой, две главные заговорщицы, она и императрица, были одеты и дамские наряды, Нужно было срочно переодеться в военную форму: “Императрица позаимствовала мундир у капитана Талызина, я взяла для себя у поручика Пушкина — оба эти офицера-гвардейца были приблизительно нашего роста”. Таким образом, вряд ли можно говорить о каком-либо противодействии Пушкина заговорщикам и о его приверженности свергнутому императору. Наоборот, есть сведения, что он в 1762 г. был уже поручиком. Может быть, столь быстрое продвижение как раз объяснялось его активным участием в перевороте.Дашкова посвящает молодому офицеру несколько страниц своих “Записок”. Она была высокого мнении об его интеллекте: “Он был очень умен. Его утонченная, остроумная беседа пользовалась большим успехом у молодых людей. Между ним и князем Дашковым установились столь привычные и непринужденные отношения, что их можно было принять за дружбу. Пушкин был в доме Дашковых своим человеком и пользовался покровительством обоих супругов.
Дашкова помогла ему выпутаться из крупной денежной, неприятности. Муж ее часто выручал Пушкина и его брата из денежных затруднений. Однажды Михаил Пушкин был “пойман на шалости самого скандалезного свойства”. Дашкова заступилась за него перед императрицей.
Пушкин отплатил Дашковым, по словам княгини, самой черной неблагодарностью, сплетнями, которыми попытался поссорить княгиню с императрицей, Дашкова называет его “бездельником”, “коварным негодяем”, “недостойным дружбы”, Страницы, посвященные Пушкину, заканчиваются следующими словами: “Последующее его поведение оправдало мое мнение и низость его характера. Определенный с помощью Орловых начальником коллегии мануфактур, он стал подделывать банковые билеты, за что был сослан в Сибирь, где и окончил дни свои”.
Действительно, Михаил Пушкин вскоре после переворота покинул военную службу и, вполне вероятно, по протекции Григория Орлова, врага княгини Дашковой, в чине коллежского советника стал членом (не начальником!) Мануфактур-Коллегии и опекуном Московского Воспитательного Дома. У Алексея, как мы говорили, был младший брат Сергей.
Шувалов послал его к Вольтеру передать подарки: 2000 червонцев и коллекцию русских медалей. Подарки эти Сергей присвоил. Потом он сидел в долговой тюрьме в Париже.Братья решили заняться изготовлением фальшивых ассигнаций. Младший поехал за границу изготовлять клише (формы). Когда он возвращался, “таможенный чиновник, осматривая его вещи, увидел одну из этих форм, долго рассматривал ее и не мог понять, на что она годится. Пушкин меньший, увидев, что дело плохо, думал поправиться, дал ему 25-рублевую ассигнацию. Чиновник взял ее, но формы не отдал и повез ее домой, В это время его жена пекла пироги. Он приложил форму к тесту и 25-рублевая ассигнация впечаталась. Пушкина задержали”.
Автор этих строк Павел Радищев, сын писателя, сообщает интересные и в общем достоверные сведении о лицах, с которыми
общался А.Н. Радищев в Сибири. Колоритный эпизод из жизни братьев Пушкиных заслуживает доверия. Правда, другие авторы свидетельствуют, что правительству было заранее известно о замысле братьев и Сергея Пушкина задержали в Риге по высочайшему повелению.Братья были отданы под суд. 25 октября 1727 Сенат приговорил их к смертной казни. Екатерина, как обычно, смягчила приговор, Михаил был сослан “в дальние сибирские места с лишением прав состояния”, а Сергей — на вечное заточение в Соловки. (Модза-левский сообщает, что Сергей был заклеймен буквою “В”, заключен в Пустозерский острог и лишь в 1781 г. переведен в Соловки, где содержался а отдельной камере.) Их было велено называть “бывшие Пушкины”.
Михаил отбывал ссылку и Тобольске. Здесь он не утратил интереса к интеллектуальным занятиям. В 1784 году Михаил Веревкин, известный писатель, переводчик и драматург, поспал Пушкину “три короба с книгами”, которые были арестованы властями. В 1778 и 1788 гг. двумя изданиями в Петербурге и Москве вышел его перевод книги Дора “Несчастия от непостоянства происходящие, или Письма маркизы Сирее и графа Мирбеля”.
Пушкин был женат на Наталье Абрамовне урожденной Волконской. Она приехала к нему в Сибирь, оставив в Москве новорожденного сына. Под Очаковом в 1788 году был убит ее брат Сергей Абрамович Болконский. Известный поэт Николай Николев написал стихи на его смерть, где помянул и “несчастную”, “страждущую” сестру, в примечаниях назвав ее по имени: Наталья Абрамовна Пушкина.
В Тобольске в 1789—1791 тт. издавался журнал “Иртыш, превращающийся в Иппокрену”. В этом журнале Михаил Пушкин ответил Николеву стихами, не лишенными выразительности:
Перепечатывая стихи Пушкина вместе со стихами “На смерть Волконского” в своем собрании сочинений, Николев слегка изменил а его стихотворении одну строку, намекая на преступность автора. Вместо плачевных дней, Николев напечатал позорных дней и заметил, что он помешает послание Пушкина “для показания редких дарований сего
нещастного человека”.Неизвестно, знал ли Пушкин о поэтических опытах своего дальнего родственника, но о семейной трагедии, о позорном процессе, о "бывших" Пушкиных он, несомненно, должен был знать по семейным преданиям и разговорам. Том более, что с сыном преступника Алексеем Михайловичем Пушкиным он сам был достаточно хорошо знаком. С этим живым и остроумным человеком, поэтом и переводчиком, дружили ближайший друг Пушкина П. А. Вяземский и дядя, известный поэт Василий Львович Пушкин, над которым А. М. постоянно подшучивал. Вяземским писал Пушкину 7 июня 1825: “Бедный и любезный наш Алексей Михаилович умер и снес в могилу неистощимый запас шуток своих на Василия Львовича”. Пушкин отвечал: “Как жаль, что умер Алексей Михайлович! и что не видал я дядиной травли!”.
По всей вероятности, Пушкин знал и о неприязненных отзывах княгини Дашковой. Его знакомство с Записками” Дашковой несомненно. Он их читал: брал из собрания П. А. Вяземского, делал выписки, оставил помету на рукописи. М. И. Гиллельсон относит чтение “Записок” к 1833—36 гг., когда Пушкин работал над статьями о Радищеве. Тогда же, считает исследователь, он сделал нз этой рукописи большую выписку о Радищеве. Однако это вовсе не значит, что Пушкин не мог читать их и раньше по той же рукописи Вяземского или какой-либо другой. Можно думать, что Пушкин знакомился с “Записками” Дашковой, по крайней мере, в самом начале 1830-х, когда особенно интересовался своей родословной и не мог не знать, что Дашкова поминает имя предка Пушкина.
Таким образом, судя по полковым спискам и с учетом рассказа Дашковой, единственным Пушкиным, как-то причастным к событиям 1762 года, должен быть признан Михаил Алексеевич Пушкин. Правда, его участие в этих событиях мало похоже на романтическую историю, рассказанную поэтом.
Фамилия Пушкин (без упоминания имени) встречается в двух французских книгах о событиях 1762 года. Эти
книги сохранились в библиотеке поэта: J. Castera. "Histoire de Catherine II"; С, Ruhliere "Histoire ou anecdotes sur la revolution de Russie en annee 1762". На них (Рулиер и Кастера) он ссылается в “Опровержении на критики”. Обе книги разрезаны. По всей вероятности, рассказывая о событиях в Измайловском полку, авторы имеют в виду Михаила Пушкина.Рулиер рассказывает, как заговорщики взбунтовали две роты Измайловского полка, которые и присягнули императрице. Ни о каком отказе от присяги Рулиер не упоминает, Тогда же, по его словам, “явился граф Разумовский”, командир полка. Однако о таких красочных деталях, как пистолеты, фура, приготовленная для посуды, Рулиер не вспоминает. Да и солдаты никак не отказывались от присяги, и Разумовскому не нужно было никого “увлекать”, потому что, по словам Рулиера "простые офицеры явились к своим местам и командовали к оружью." И тут у Рулиера появляется имя Пушкина, но совсем не в том контексте, о котором повествовал Александр Сергеевич в своих заметках. Этот офицер не сопротивлялся зачинщикам, а уклонился от участия в заговоре, скорее, по мнению Рулиера, по трусости: “Майор Шепелев, на которого полагались, не явился, и первый ордер, данный императрицей, был такой: "Скажите ему, что я не имею в нем надобности и чтобы его посадили под арест". Простые офицеры явились к своим местам и командовали к оружию. Замечательно, что из великого числа субалтерных <т. е, младших. — М. А.> офицеров, давших свое слово, один только Пушкин, по несчастию или по слабости, не сдержал его”.
Кастера сообщает: “Гвардейцы Семеновского и Преображенского полков повторили то, что уже сделали гвардейцы Измайловского. Офицеры послушно явились <присягать императрице. — М, А.> во главе своих отрядов, как будто все были в заговоре. Лишь двое офицеров Преображенского полка осмелились не послушаться своих солдат, но они были сразу арестованы, и среди победившей стороны отсутствовали только эти двое, майор Шепелев и лейтенант Пушкин, которых императрица отправила под арест, говоря, что больше в них не нуждается” (перевод В. Ю. Проскуриной).
Рассказы французов имеют много общего и в целом согласны с историей: солдаты и офицеры с готовностью присягнули узурпатору-Екатерине. В обоих рассказах фигурируют две одинаковые фамилии нонконформистов: майор Шепелев и лейтенант Пушкин. Однако эти беглые упоминания французских книг совсем не похожи на занимательный пушкинский рассказ. Он мало посчитался со свидетельствами Рулиера и Кастера.
Рулиер, как видим, ничего не сообщает о противодействии Пушкина заговору. Скорее, он говорит о трусости. Возможно, здесь отразилось отношение к этому Пушкину информаторов французского автора, среди которых вполне могла быть и княгини Дашкова. Кастера упоминает об аресте Пушкина, но, как мы знаем, никакого ареста не было. Возможно, последующий арест Пушкина за уголовное преступление был отнесен Кастера к 1762 году.
Однако Александр Пушкин без колебаний отожествил упомянутого французами Пушкина со своим дедом, не вспомнив (или не пожелав вспомнить) об отце своего знакомца или о “Записках”
Дашковой, которые он, наверное уже читал. (Еще раз отметим, что при всем интересе поэта к семейной истории имя Михаила Пушкина ни разу не встречается в его сочинениях). Современные онлайн сервисы направлены на снижение требований к пользовательским навыкам в интернете, открывая двери для людей всех профессий и возраста – даже сайты с проститутками https://kras-xxx.com имеют удобную навигацию, разделяя девушек по: виду основных и дополнительных услуг, размеру груди, стоимости, возрасту, опыту, национальности и многим другим параметрам.Приписав деду упомянутое французами имя, Пушкин последовательно начал превращать этого деда в романтического героя исторического романа. Могучее творческое воображение начало работать. Прав, наверное, был Сергей Львович, несмотря на все разногласия и ссоры, все же хорошо знавший своего сына, когда писал об этих заметках, протестуя против их публикации:
“... рассказы сии брошены на бумагу единственно по причине их невероятности, на память того, чем воображение случайно поражено было...”.И постепенно из этих отрывочных записей начинает как бы вырисовываться занимательный исторический роман, героем которого становился дед поэта Лев Александрович Пушкин. Существенные мотивы этого “романа” были позднее реализованы Пушкиным в “Капитанской дочке" или намечались в планах неосуществленной повести о “сыне казненного стрельца”.
Герой этого ненаписанного романа представляется молодым человеком. (Пушкин нигде не упоминает возраста деда. Реальный Лев Александрович родился в 1723 году. В 1762 ему было около сорока лет.) В ситуации, описанной Пушкиным, перед нами скорее молодой человек, порывистый и пылкий в принятии решений. Этот молодой человек оказывается в самом центре решающего исторического события, определившего судьбы России и Европы на многие десятилетия вперед.
Кто станет управлять громадной страной? Слабый, некрасивый, упрямый государь, готовый ввергнуть Россию в никому не нужную войну за крошечное Голштинское княжество, не знающий и не любящий России, ограниченный в своих умственных и политических интересах (таким он, по крайней мере, представлялся большинству русских дворян). С другой стороны, умная красивая молодая женщина, почитающая русские обычаи, щедрая, ласковая, открытая, привлекающая сердца молодежи. С одной стороны — законный государь, С другой — самозванка, почти отвергнутая жена, не имеющая никаких прав на престол. Может получиться, что от решения молодого человека будет зависеть, кто взойдет на престол, а следовательно, и судьба России.
Мы не знаем, на чьей стороне (Петра
III или будущей императрицы) личные симпатии молодого человека. Однако в критическую минуту он остается верен долгу, чести, присяге, т. е, царствующему императору. В более поздней “Капитанской дочке” в таком же положении оказывается Гринев. Перед виселицей он должен решить, присягать ли самозванцу или сохранить верность законной императрице. Молодой человек остается верен чести и присяге.В пушкинских записях (и в соответствии с историей!) заговорщики, мятежники одерживают победу. В той же ситуации оказывается и Гринев, когда победитель Пугачев захватывает Белогорскую крепость, Гринев отказывается подчиниться победителю, присягнуть, ему. Несмотря на это, Пугачев, как мы помним, испытывает к Гриневу уважение и симпатию за его искреннюю и честную позицию.
Императрица Екатерина
II тоже испытывает симпатию к своему честному противнику. Она поступает так же великодушно с дедом поэта, как с Гриневым в “Капитанской дочке”, Но в романе она прощает Гринева, И было за что. Молодой человек вступал в сношения с врагом-самозванием (в черновом варианте сам обращался к нему за помощью), пользовался его защитой и покровительством. Не случайно Маша просит для жениха милости, а не правосудия.В пушкинских записях его деда не за что прощать. Он в глазах императрицы оставался до конца верен воинской присяге. Императрица, очевидно, уважает своего молодого противника за его преданность своему долгу, потому и приказывает выпустить его из крепости. Как мы помним, Пушкин пишет, что дед был “через два года выпущен по приказанию Екатерины и всегда пользовался ее уважением”. Но и сам герой, хотя более “и не вступал в службу и жил в Москве и своих деревнях”, все-таки, видимо, признал новую царицу и примирился с “заговором”. И здесь мы встречаемся с ситуацией, которую Пушкин, кажется, начал разрабатывать а планах о сыне казненного стрельца. Там сын стрельца, казненного Петром
I после стрелецкого бунта, поступал на службу под чужим именем. Хоть по семейным традициям и в память об отце он должен был ненавидеть царя, однако становился его преданным помощником. Петр полюбил его и доверял молодому человеку в самых критических ситуациях.Лев Александрович Пушкин сохраняет независимость, не вступает в службу, живет в своих деревнях или в Москве, всегда сохранявшей по отношению к Петербургу роль опальной, независимой столицы. В то же время экстраполируя короткую запись, можно, кажется, сказать, что эта независимость и честность опального военного, уважаемого императрицей, должна была и с его стороны вызывать ответное уважение к честному и великодушному противнику. Тем более, что государственная деятельность Екатерины показывала ее явное превосходство над свергнутым императором.
Так могучее поэтическое воображение Пушкина преобразило семейные предания и превратило их в зародыш последующих богатых творческих замыслов, далеко не все из которых, к сожалению, осуществились
.